— Моя радость, как я благодарен судьбе, что есть у меня ты, мой родник, из которого, сколько бы ни пил, никак не могу напиться, — произнес он, любуясь женой…
Как Лалинэ, так и Влас с годами не потеряли друг к другу страстного влечения.
Отсутствие в зоне женщин не заставило Власа заниматься мужеложством или другими извращениями. Он считал это ниже своего достоинства. Посещения жены были для Власа единственной, редкой возможностью укрощать свою страсть. И неудивительно, что их любовные ласки во время свиданий продолжались целыми ночами.
Уставшая, но утоленная, Лалинэ игриво поинтересовалась у мужа:
— Слава, ты не боишься, что я забеременею третьим ребенком?
— Почему я должен этого бояться?
— Ты действительно не будешь возражать, если я тебе рожу еще одного сына? — Опираясь на локоть, она вопросительно посмотрела на Власа.
— А он тебя не обременит?
— О чем ты говоришь! Ведь он будет частицей тебя!
— Я не против, но ты не забывай, что все опять ляжет на твои плечи.
— Я уже все обдумала, и можешь своими страхами меня не пугать.
— Что ж, если ты у меня такая решительная, может, сразу и приступим к исполнению твоей заявки?
— Ну нет, дай мне немного отдохнуть. — Она положила голову ему на грудь.
Лалинэ слышала, как сильно билось в груди его сердце. Замужняя женщина, обделенная мужской лаской, сейчас она была счастлива.
А Влас решил поделиться с женой мыслью о побеге.
— Ты мне раньше не говорил, что думаешь отсюда бежать, — подняв голову, беспокойно посмотрела ему в лицо Лалинэ.
— Думал не думал, но, если приспичит, сбегу отсюда как пить дать.
— Зачем? Ты же много лет тут отсидел, скоро можно и о досрочном освобождении подумать, как ты говорил. С чего же вдруг ты задумал бежать?
— У тебя может быть третий ребенок. Сбегу, обеспечу вас еще кучей бабок, чтобы их нам с гарантией хватило на всю оставшуюся жизнь, а потом вновь сяду и тогда уж до самого конца стану чалить свой срок.
— К чему эта глупая затея? У нас с тобой несколько сот тысяч долларов. Я их почти не расходую. Мы в основном живем за счет хозяйства. Этих денег и нашим внукам хватит, так что дурь из головы выбрось и ни о каком побеге не думай. Дай нам с матерью и детьми спокойно жить и тебя ждать. Не будоражь себя глупыми мыслями.
— Ладно, успокойся, не убегу я никуда, — улыбнувшись, пообещал Влас.
— Нет, я тебя серьезно прошу, откажись от этой затеи. Дай мне слово!
— Ну с чего ты так разволновалась?
— Я, Слава, каждый день, ложась спать, считаю, когда же ты отбудешь срок и вернешься домой. И вдруг ты мне преподносишь такую новость. Если ты сбежишь, мы с мамой потеряем покой: убьют тебя или поймают? Останешься жив, то какой новый срок дадут тебе и сколько мне опять придется тебя ждать? Да и вообще, смогу ли я тебя после всего этого дождаться? Я терпеливая женщина, но и мое терпение может кончиться, — пригрозила она ему.
— Бросишь меня?
— Повешусь! — отрезала Лалинэ.
Влас видел, что жена с ним не шутит.
— Даю слово, что из колонии убегать не стану.
— Поклянись детьми, чтобы я успокоилась и поверила твоим словам, — потребовала Лалинэ.
— Клянусь!
— То-то же! Ты, Слава, когда вздумаешь делать очередную глупость, вспомни, что ты не один, что у тебя есть старая мать, жена и дети, и подумай, что с ними будет, если с тобой или со мной что-то случится.
— Ты права, Лалинэ. Я и не подозревал, что моя жена стала такой рассудительной. Я же тебя знал совсем другой.
— Какой же?
— Отчаянной, бесшабашной бестией, гарцевавшей на лошади.
— Я свое отпрыгала, отскакала и, как хорошее вино, уже не брожу, не выплескиваюсь из кувшина, а отстаиваюсь и крепну.
— Я все думал, почему ты у меня такая пьянящая, а оказывается, ты у меня — самое крепкое вино!
Мир между супругами был вновь достигнут.
Три дня свидания с близкими для Власа пролетели как одно мгновение, после чего наступили серые будни зековской жизни.
Получив из дома богатую передачу, Влас, как принято у воров, большую часть продуктов отдал братве. Такое неписаное правило он всегда неукоснительно соблюдал. Поведи он себя иначе, его не спас бы от осуждения братвы никакой авторитет и он мог опуститься до положения крыс.
Крысы водились в колониях и общего, и усиленного, и строгого, и особого режима, независимо от того, как бы жестоко с ними ни обращались «друзья» по несчастью. Обокрасть своего товарища-зека, ни с кем не поделиться тем, что у него есть, — таков зек-крыса.