— Главное, что нужно в жизни, — энергия, воля и преданность в дружбе… Верно ведь? Я хочу, чтобы мы никогда не были кислыми, мелкими и слабыми, чтобы мы любили ветер, солнце и большую-большую дружбу…
Сева покосился на Вадима. Тот сидел в углу, крупный, большелицый, коротко подстриженный — вот у кого плечи-то! — и угрюмо смотрел на цветную керамику на стене. «Вот для кого она все это говорит, — подумал Сева, — а он по-прежнему плохо ее слушает…»
Кончила говорить Ира, и пленка опять донесла четкий голос Олега:
— А теперь слово имеет Мишка Лопатин… Прошу, Михаил.
— Ну чего вам? — неторопливо начал Мишка. — Нечего говорить, все ясно. Подам в наш техникум, стану мастером, ну, а дальше по батиным стопам — в рудник…
— Может, даже бригада отца будет под твоим начальством? — задал вопрос Олег.
— Вполне возможно, — охотно согласился Лопатин и умолк.
— А что нам скажет Боря Орехов? — спросил Олег. — Тоже пойдешь по отцовской линии — на обогатительную фабрику флотатором?
— Нет, он будет дробильщиком, — сказал Пирожков и застучал ключом по микрофону, изображая грохот дробильного цеха, и все почему-то засмеялись.
— Бросьте вы, — вмешался Мишка, — у него рост космонавта, и поэтому…
— …он первый высадится на Венере! — докончила фразу Ира, и от смеха у потолка закачалась люстра.
— И высажусь! — крикнул Боря. Это была самая короткая речь перед микрофоном «мага».
Говорили все. Хоть по три-четыре слова, но все. Это уже был фонодокумент, это уже «глаголила сама эпоха», как заявил Олег, одарив всех присутствующих улыбкой и двумя добрейшими ямками круглого лица.
Бежала пленка, донося хохот, реплики, скрип стульев, уговоры выступить — Олег по «рассеянности» забыл выключить «маг». Вот пропел петухом Петька, прококал, как курица, промяукал, проквакал — ни одного человеческого звука не было в его выступлении.
— Тоже ничего, — сказал староста Пирожков, — после столь интеллектуальных речей нужна и разрядка, пауза… Благодарю тебя, Петр, от имени класса.
Однако Петька не смутился — это было слышно по его голосу:
— Пожалуйста! Больше не надо? Я могу и по-собачьи, и по-тюленьи…
— Спасибо, Петенька, покамест не надо.
— Если надо будет — попросим, — вставила Вика, смуглая, красивая Вика, с тонкими золотыми сережками в ушах, с такими глазами, что и посмотреть на нее страшно. И лучше бы не смотреть. Что Сева и старался делать. Но с ней, кажется, все кончено: на той последней лыжной прогулке, когда они с ней встретили Пирожкова и Сева сказал ему все, что думал про него, тогда-то вот все и оборвалось у них. Он это почувствовал. Она держалась по-прежнему доброжелательно, но все было не то.
Вдруг «маг» разразился мелким смешком.
— Ты, Пирог, ты! — завопил Петька. — А ну, чего ты нам выдашь?
Староста «выдавал» вот что:
— Обзавелся техникой? Поздравляю тебя, Олег! Отличная машина. Теперь ты стал опасным человеком, того и гляди запишешь что-либо неположенное и прокрутишь, где не следует.
— Меряешь всех на свой аршин! — завопил Петька.
— Стоп! — осадил его Вадим.
— …Надеюсь, твоя техника, как и всякая современная техника, послужит на благо человечеству…
— А нельзя поближе к теме? — перебивая старосту, крикнул Шурка Сургучев, и это аккуратно отпечаталось на пленке, которая с мягким шелестом моталась с катушки на катушку.
— Можно, дорогой, можно, ненаглядный! — хихикнул Пирожков. — Я уверен, приятели, что мы далеко шагнем в жизни и принесем много пользы…
— …собственному карману! — вставил с пленки Сева и увидел, что Вадим, сидевший у стены, мужественно борется с улыбкой.
Сева не слышал, что ответил с той же пленки староста. До него лишь донесся взрыв хохота.
Сева подошел к окну и приоткрыл штору. На той стороне улицы, у фонаря, толклась группка мальчишек, среди них, конечно, был и Федька.
Сева задернул штору, а то ребята заметят, подумают чего… Он не боится больше Федьки. Не боится, и баста! Может, все стало наоборот. Иначе зачем тот притащил сюда целую свору подобных себе?
Начались танцы. «Маг» кидал им под ноги то «фокс», то вальс, то твист. Ребята хохотали, дурачились до упаду, и громче, резче всех смеялся Сева. Когда он танцевал с Кирой, его так и вело, так и тянуло к окну — стоят они там или ушли? Но, презирая себя, он старался держаться подальше от окна.
Никто, никто в этой шумной, отданной им на вечер квартире не знал, что дом под наблюдением, что он оцеплен.
Никто.
Никто, кроме Севы.