– И что? – чуяло сердце недоброе. Будь ее воля, Фригг своими руками бы разорвала старуху Хель.
Хермод докончил:
– Хель вернет похищенную жизнь Бальдра, если все асы, ваны, люди, словом, весь мир будет оплакивать его гибель. Неслыханное дело – возвращаться из царства мертвых. Неслыханное и условие поставила правительница Хеля.
– Посмотрим, – хищная усмешка исказила черты лица богини. – Если кому приказ Хель не по вкусу, они умоются кровавыми слезами.
И разослала во все земли гонцов.
Люди и ваны искренне жалели юного бога света. Знали, в царстве Бальдра никогда не случалось злодейств. Ни обида, ни злость, ни убийство не заглядывали через крепостные стены Брейдаблика – владений Бальдра.
Конечно, находились и такие, кому легче отрезать себе мизинец, чем выжать слезу из сухих глаз, тогда в ход шли растертые листья лука и дикого чеснока.
И миры огласились вселенским плачем и стенаниями. Рыдали женщины, кто жалея Бальдра, кто оплакивая собственный ворох несчастий. Утирали слезы воины, глядя на подрастающих сыновей – им скоро уступать место в боевой дружине, скоро в другие руки передавать меч и копье.
Захлебывались в рыданиях молоденькие девушки, легкие и на смех, и на слезы.
Плакали несмышленые младенцы лишь оттого, что видели и слышали слезы баюкающих их матерей.
Только до пещеры в горах, где, никому не ведомая, обитала изгнанная из Асгарда валькирия, приказ Хель не дошел. До Йоханны вести и звуки стороннего мира доходили лишь с редкими посещениями аса Локи. А он-то и не собирался делиться с валькирией новостями, касавшимися Фригг и ее забот.
В означенный Хель день Йоханна с утра туманилась. Часто задумывалась, уронив на колени забытое рукоделие. Смотрела на узкую полоску побережья с кусочком моря в разрезе между скалами. Редкая птица да изменчивость волн – вот и все удовольствия. Но Йоханна довольствовалась малым.
Ей хватало немудреных занятий, дней, сменяющих друг друга с неизменным постоянством. Иногда Йоханна пела: неуверенным и рвущимся, но приятным голосом.
Случайно услышав это пение, его принимали за горное эхо – ни ванам, ни людям Йоханна не показывалась. А великаны, в чьих владениях поселил валькирию ас, такую кроху и не рассмотрели бы, даже застигнув.
Так и получилось, что, отрезанная от миров, девушка провела день вселенской скорби в обычных трудах. Вспомнив, немного поела. Снова смотрела на море – синий лоскут убаюкивал, завораживал. Неприметно Йоханна заснула. А когда подняла склоненную голову, солнце уже окунулось в море.
Когда же солнце покинуло миры, уйдя в другие земли за линией горизонта, душа Бальдра вспорхнула и улетела в Хель, чтобы там присоединиться к прочим – приказ Хель был не исполнен.
Материнский инстинкт подсказал Фригг правду.
– Йоханна? – страшно вскричала богиня, бросаясь в пространство. Не успели ее остановить, как Фригг была далеко.
Когда клубок памяти о прошлом и будущем Старая Хана размотала до последних событий, старуха скорбно вздохнула, откладывая историю миров в сторону, как отложила бы ненужное вязание.
Перед ней оставались еще два мира, которые прорицательница могла бы посетить. Но события распорядились иначе; с гибелью Бальдра время встало на дыбы.
И короб с несчастьями, стронутый с места неосторожным возницей, чуть качнулся. Крышка съехала – беды и горести мукой посыпались на события, историю и миры.
Неправда, что горе маленьких людей меньше, чем печаль великих. Но владеющий силой в горестях может причинить другим куда больше несчастий.
Внешне Один окаменел. Отдавал распоряжения. С кем-то говорил. По обряду предал тело сына очищающему огню. Снарядил отряд на поиски заплутавшей в мирах жены – Фригг, шагнув в пространство, словно в воду канула.
– Молодчина Один! Как держится! – шушукались за спиной великого, не подозревая истины. Держаться прямо Один заставлял черный металлический штырь, в который превратились его сердце, душа и умение радоваться. Черное нутро под плащом незаметно – но мрак, поселившейся в Одине после смерти сына, не давал ни секунды покоя. Толкал на безумства. Распоряжался делами и помыслами великого Одина.
Асгард присмирел. Выжидал.
Один, враз разучившись говорить, пользовался лишь короткими приказами.
Но любое горе, погребенное под пеплом времени, не так жжет – Один немного успокоился, привык к боли.
Тем более, жизнь миров продолжалась. А целый ряд происходящего требовал личного вмешательства и решений великого аса. Один потихоньку втягивался в ежедневную сутолоку, оттаивал.
Беспокоило то, что о Фригг по-прежнему не было вестей – на ее розыски вызвался Локи.
Тогда Один кликнул отряд диких охотников, оседлал восьминогого Слейпнира и, презрев запрет показываться асам среди людей, ринулся в Миргард – мир людей. Следом, распугивая ворон и небесных орлов, мчала орда диких охотников Одина. Мертвые воины, как влитые, держались в седле. За спинами по воздуху пластались плащи, – казалось, по небу летит черная стая огромных и хищных птиц.
– Великий, – Освин стиснул кулаки – руки дрожали. Лоб, усеянный бисером пота, горел. Черный шар, который юноша носил за пазухой, нагрелся и жег кожу даже через сорочку. – Какой же ты, несчастный, великий Один!
Ас, отвлекшись от воспоминаний, только тут вспомнил о назойливом соглядатае. Впрочем, Один лишь краешек событий показал Освину – все остальное рассказал парню черный шар.
Но Один и в дурном сне бы не представил, что простой смертный владеет сокровищем, которое и в пресветлом Асгарде все чаще становилось редкостью. Ас смотрел, пряча мысли в уголках губ. Потом, не выдержав, прыснул:
– Так, говоришь, жалко тебе меня? Занятый ты парень Освин – дважды рожденный! Недаром дракон так с тобой возился!
Кругом по-прежнему такой туман, что не разглядеть собственной руки. Один шагнул в него, тут же растворившись. Но через мгновение вернулся, ругаясь, на чем свет стоит.
– Ну, наглая старуха! Ну, ведьма! – шипел великий ас.
– Да что случилось-то? – Освин осторожно тронул аса за плечо. Один резко, будто ужалили, развернулся. Просверлил взором. Хмыкнул:
– Да, рановато я рассыпался в комплиментах: ведь битый час толкую, что Старые Ханы – хранительницы оси времени.
– А я думал: прошлого? – не поверил Освин.
– И прошлого, конечно! – Один с досадой погрозил куда-то в туман. – Но пока Старая Хана не вернется к своему вечному жилищу, из межвременья не выбраться!
– А если Хана умрет или погибнет в дороге? – перспектива просидеть вечность в молоке Освина мало устраивала.
– Ты тут еще каркать! – огрызнулся Один. – Но, впрочем, со старухой ничего не может случиться: во-первых, провидица бессмертна, перекочевывая из тела в тело, а, во-вторых, их столько во всех обитаемых мирах, что и за неделю не истребить! Но уж если б которая попалась! – Один многозначительно клацнул зубами.
Освин поежился, про себя пожелав старушке еще сто лет не проходить мимо великого аса.
– А в Асгарде – тепло, а в Асгарде – пируют, – распалял себя Один.
Освин прикрыл глаза: и в самом деле есть хотелось немилосердно. В животе урчало и попискивало. Влажная одежда, несмотря на то, что парило, холодила тело. И юноше до жути захотелось в неведомый Асгард. Он представил мир, где тепло, сухо и кормят асов, сидящих за накрытым к пиршеству столом. Посреди столешницы, плача янтарной слезой, скалился копченый лосось, нежно коричневый, с блестящей коркой. Запах лосося был так силен, что Освин сглотнул голодную слюну и открыл глаза. И тут же пожелал провалиться сквозь землю. Вернее, сквозь стол. Именно сидящим на столе Освин себя и обнаружил, как раз в том месте, где по расчетам быть жирному лососю.
Вокруг, оторопев, восседали великие боги. Им, видно, такое дополнение к обеду тоже пришлось не по вкусу.
Освин мысленно воззвал к великим асам, прося защиты и милостей. Ас Тор мысли перехватил:
– Оно еще и позаботиться требует! – возмутился. – Испоганил обед, влез на стол с ногами, явился невесть откуда, а туда же: милостей ему подавай!