– И то правильно... – почесал лысину дедок.
Лесника поддержал Харитонович.
– С лица и взаправду похожий. Однако Павел Федорович были высокий мужчина, богатырь. Так я говорю? А этот, середний, разве богатырь?
– Почем знаешь, может, тут три богатыря, как на открытке? – не сдавался дедок.
Харитонович посмотрел на него снисходительно. – Ты не перебивай, дальше слухай... Длина-то автоматов, что через груди висят, – он показал на снимок, – известная? Известная! Вот и смеряй, какой вышины выходит человек. Среднего роста выходит, вроде тебя, Степанович. А Павел Федорович вышей тебя на голову были. Так я говорю?
Довод Харитоновича показался настолько убедительным, что споры прекратились.
– Добро, что Пилиповну дарма не потревожили, – сказал лесник.
И вот тогда на кордоне появилась незнакомая бабка в черном платке, по-монашески закрывавшем лоб. Она шла легкими шажками, шибко, будто по очень важному делу, опираясь на длинную, как посох, гладкую палку. Маленькое, сморщенное лицо с бескровными, сомкнутыми губами, безбровые, остро глядевшие глазки я рассмотрел позднее. Тогда же, издали, заметил лишь энергичную, суетливую фигуру, направившуюся прямиком к работавшей на огороде Филипповне.
– Чего это Параскеву черт принес? – не очень почтительно спросил у самого себя лесник.
Он вышел на крыльцо и, прищурясь от солнца, стал наблюдать за гостьей. Некоторое время лесник стоял молча, но затем мы услышали его громкий, срывающийся на крик голос:
– Чего тебе треба, старая карга, чего надо?! Кто тебя дергал за твой долгий, дурной язык?!
Мы все выскочили во двор и увидели, как, не разбирая дороги, прямо по грядам, переваливаясь с боку на бок, бежал лесник. Догадаться, в чем дело, было нетрудно: Филипповна обеими руками держала знакомый номер «Лесных зорь». Сначала она стояла неподвижно, словно окаменев, потом со страшным криком упала на землю.
– Сыночек!.. Кровинка моя родная! – заголосила Филипповна. – Нехай бы я лежала мертвой в могилке, нехай меня б живую в землю заховали, а ты б на солнце глядел своими очами...
– Пилиповна!.. Пилиповна!.. – тормошил ее лесник. – Чего ты эту дуру слухаешь! Не твой совсем Павлушка на карточке пропечатан. Чуешь, не твой Павлушка, чужой там... Чуешь?
Но старуха ничего не слышала. Худые, согнутые годами плечи ее вздрагивали, несоленые, как вода, слезы текли по морщинам... Какое ж горе перенесла эта несчастная женщина, если сейчас, долгие годы спустя, она переживала его с такой же остротой, как будто оно обрушилось на нее вчера или сегодня!
Мы все стояли возле, не зная, чем помочь, что сделать, и я не заметил, как подбежала запыхавшаяся Вивея.
– Что здесь случилось, Парамон Петрович, что случилось?
Я молча показал на газету, которую Филипповна все еще не выпускала из рук.
– Кто же это сделал? – невольно вырвалось у Вивеи. Она наклонилась над старухой и начала молча гладить ее седую голову.
Бабка Параскева стояла в сторонке, плотно сжав губы и сощепив пальцы на палке. Ее желтое, высохшее лицо выражало живейший интерес к происходящему.
– И уродятся ж такие Параскевы-пятницы. – Лесник посмотрел на нее с нескрываемой злобой. – Чуть где горе – там и Параскева, негодница божья! Где помер кто – тут как тут! Не корми, не пои, только дай первой про твое горе тебе ж сказать. И разносит, и разносит беду, как ветер пыль! На наш кордон аж за семнадцать верст приперлась, небось, пятки, сучья дочь, посбивала, только б поглядеть, як матка по сыну убиваться будет!
– Неласково гостей, Парамон Петрович, встречаешь. Гляди, как бы бог не наказал, – притворно вздохнула бабка и, подняв глаза к небу, мелко, наспех перекрестилась.
– А ну-ка брысь с моего кордона! – рассвирепел лесник. – Чтоб через минуту ноги твоей тут не было!
– Что ж, и уйду, – с деланным смирением промолвила бабка. – Мне все одно в «Новую силу» надобно. У Николаевича в городе девка под машину попала... На базаре сама слыхала... Пойду, объявлю родителю.
И она ушла, так и не взглянув больше на вздрагивавшую от рыданий Филипповну, ушла мелкой суетливой походкой занятого человека, высоко взмахивая палкой и ставя ее прямо перед собой.
Все так же голося и вспоминая сына, Филипповна вдруг поднялась с земли и, шатаясь, заковыляла к дому. Мы молча последовали за ней, боясь, как бы она с горя не сотворила над собой какой беды. Старуха раньше никого не пускала в свою половину, но теперь оставила дверь открытой, словно приглашая зайти, и я в третий раз переступил порог душной, заваленной растениями комнаты.
Большой черный сундук, в котором на деревне, обычно хранят приданое, стоял в дальнем углу. Филипповна отперла замок, подняла тяжелую крышку и достала со дна пачку перевязанных бечевкой тетрадей и книг. Руки у нее дрожали.