– Бери! – обратилась она к Вивее. – Теперича все твое. Ничегошеньки теперича не надо. Нема моего сыночка на свете белом, кровинки моей родной...
Привычным движением она открыла створки подпола и, нагнувшись, достала знакомую сулею, а за ней и оброненную мной бутылочку с притертой пробкой.
– И ты наливай зелья, сколько тебе треба. – Филипповна смотрела на меня. – На что мне теперича от добрых людей ховаться!..
Вивея взглянула на меня с укором, и краска стыда залила мое лицо.
– Нехай люди глядят, что мой сыночек сделал. «Все, мама, для людей стараюсь, для твоих внуков и правнуков...» Не дождалась внучонка я, не дождалась...
Филипповна внезапно смолкла, и лицо ее, до этого непривычно осмысленное и лишь тронутое страданием, снова начало принимать обычное тупое выражение, глаза стекленели, взгляд гас, становился безразличным и отсутствующим.
– Пинус сильвестрис... Пинус стробус... Пинус гамата... – забормотала старуха. Это бессмысленное бормотание латинских названий было страшно, я почувствовал, как холодок забрался мне под рубашку, и жгучая ненависть к тем, кто породил это незаживающее горе на нашей земле, больно и зло полоснула по сердцу.
– Филипповна, успокойтесь! Филипповна, не надо! – крикнул я, не в силах сдержаться.
Старуха осталась безучастной и, казалось, не замечала окружающего.
– Бегония рекс, бегония эксимия, бегония акутифолия, бегония нитида, – продолжала она, не повышая голоса, и эти непонятные мне слова звучали, как заклинания.
– Не могу слухать, – первым признался дедок. – Головой об землю биться хочется...
Мы вышли, вернее, выбежали, оставив Филипповну на попечение Вивеи.
– Да, богато горемык после войны по нашему лесу бродит, – задумчиво произнес Харитонович.
– Богато, – согласился лесник. – Бо-га-то!
Дедок ничего не сказал и лишь тяжело вздохнул.
Где-то вдалеке, за лесом, громыхнуло и смолкло.
– Неужто гроза? – осторожно, еще не веря, спросил лесник.
В ответ донесся новый глухой раскат, будто проехала телега по булыжной мостовой, а затем нехотя свернула с дороги.
В воздухе стало необычно тихо, природа прислушивалась к тому, что происходило в небе. А там уже наползала, надвигалась мощной, сизой глыбой грозовая мгла. Впереди плыли разведчики – отороченные золотистыми шнурками облака, за ними всем фронтом наступали тучи.
– Дождичка!.. Дождичка!.. Дождичка!.. – раздалось в напряженной тишине.
На гребне крыши стояла Филипповна и исступленно махала полотенцем. Занятые грозою, мы не заметили, как старуха взобралась наверх.
– Пускай себе кричит, – устало промолвил лесник. – Может, полегчает трошки...
– Дождалась-таки Филипповна дождичка, – улыбнулся Харитонович.
Дождь шел до утра, не переставая. Гости остались ночевать на кордоне. Лесник постелил им на полу, и они сразу же уснули. А мне не спалось. Из оконца клети я видел, как, привернув фитиль лампы, склонилась над столом Вивея: она разбирала полученные от старухи тетради Павла Федоровича.
Утром Вивея объявила, что срочно уезжает на несколько дней в институт. В тетрадях оказалось так много важного и интересного, что она не вправе держать их у себя, а должна немедленно передать на кафедру профессору Дроздову.
Вивея выглядела усталой, но глаза ее сияли.
– Я узнала, чем Филипповна поливает цветы на могилках, – сказала она радостно. – Настойкой других цветов. Цветы помогают цветам. Это гениально!.. Вы примечали, может быть: если ландыш поставить в один стакан с розой, ландыши скоро завянут, словно чувствуют неприязнь к розе. А розы и пионы, напротив, любят быть вместе и тогда дольше остаются свежими. В народе это давно известно... Но Павел Федорович пошел дальше: из случайного явления вывел закономерность. После многих опытов он составил таблицы цветов-друзей и цветов-врагов. Видите? – Она раскрыла тетрадь в картонном переплете. – Гортензия и петуния любят бегонию... («Бегония рекс», «Бегония эскима»... – пронеслось вчерашнее в моей голове.) Гвоздика тяготеет к каннам... (Я вспомнил первую, встреченную мною партизанскую могилку с ярким кустиком полевых гвоздик.) И так далее, и так далее. Филипповна знала это от сына. Она и готовила настойки – какая для какого цветка нужна, крошила в воду листья, лепестки, корни, а потом поливала.
– Это настолько интересно и необычно, что я должен записать для музея. – Я вынул из кармана блокнот, с которым никогда не расставался.
– Но это не все, далеко не все! – продолжала Вивея, довольная моим вниманием. – Вот глава рукописи, по-моему, наиболее важная. – Она перевернула несколько страниц. – «Инъекция соков» – то есть прививка соков одного дерева другому. Я не успела как следует разобраться, но мне кажется, именно тут скрыто практическое решение проблемы управления ростом.