– Ну-ка воткни!
Она припала ухом к холодной, гладкой поверхности утюга и вдруг услышала, как что-то внутри зашелестело, зашипело, будто заворочалось живое...
– Греет! – Степановна подняла на дочку расширенные от удивления глаза. – Взаправду греет!
– Да ты ж настоящий монтер! Вот не знала... – Наташка с размаху бросилась на шею матери.
– Годя тебе... – смутилась отвыкшая от нежностей Глаша. Она нетерпеливо поднялась. – Ежели Пестун явится, скажешь, что без него справились.
– А ты куда?
– На ферму... Куда ж еще?
Сначала она шла своей ровной, плавной походкой, с трудом сдерживая шаг, потом махнула на все рукой и заторопилась, почти побежала напрямик через огороды, запыхавшись, взлетела на крыльцо и забарабанила в дверь. Больше всего она боялась в эту минуту, что Василия Дмитрича почему-либо не окажется на месте («Что я, привязала его к себе на веревочке?»), но он был дома и выбежал на нетерпеливый стук.
– Да что с тобой, Глаша?
Несколько мгновений Степановна стояла молча, только тяжело дышала и смотрела непонятно в Васины испуганные глаза.
– Я, Вася, утюг только что справила... Сама!
Он чуть было не крикнул, облегчая грудь вздохом: «Только и всего?», но вовремя опомнился, обрадовался за нее и протянул ей руки.
– Вот видишь! Я ж говорил...
Впервые за эти дни Глаша не оттолкнула Василия Дмитрича словами, а взялась за его руки и послушно, все еще под впечатлением подвига, который только что совершила, пошла за ним в комнату и села рядом.
– С полчаса ковырялась, пока справила...
– Я б корову, наверное, и за полдня не подоил!
Глаша счастливо рассмеялась.
– За полдня! Вот умора... Да что там делать полдня?
– Всегда так, если умеешь – все просто.
– И то правда.
– По этому поводу и по рюмке не грех, а? – неожиданно предложил Василий Дмитрич.
– Ишь ты!.. Ну ладно. – В знак согласия Глаша тряхнула тяжелыми косами. – Давай кутнем на радостях...
– Вот и хорошо.
Василий Дмитрич засуетился, пошел на кухню за посудой, но не нашел ничего чистого и принялся мыть.
– Ты уж погоди, я сама.
Она взяла у него тарелки и ловко, швыряя их из лохани на стол и со стола на полотенце, перемыла все, что накопилось за неделю.
– Распустил ты свою бабку Степаниду, – строго сказала Глаша. – Грязь развела.
– Это я грязь развожу. Все некогда. Сессия скоро.
– Какая там сессия?
– Экзамены в общем. В институте.
– Ты разве все еще учишься?
Он кивнул. – В заочном. Хочу еще географический закончить.
– А тут я еще навязалась на твою голову.
– Зачем так говоришь? Ты ж знаешь, что я всегда тебе ряд.
Глаша зарумянилась. – Вот уж сказал...
Она схватила веник и начала решительно подметать, наводить порядок. Василий Дмитрич неуклюже топтался возле нее, пытаясь чем-нибудь помочь, но только мешал, сталкивался с ней в дверях и извинялся, вызывая этим у Глаши счастливый, сдержанный смех.
– У меня тут немного. – Он вынул из буфета начатую бутылку водки. – Может, ты вина хочешь?
– Тю, кто его пьет?
– Тогда водки. Сказать по правде, я не очень балуюсь.
– Вижу. Початая поллитровка стоит... Мой бы не оставил.
– Кто это? – сразу не сообразил Василий Дмитрич.
– Да Игнат...
– Ах, вот оно что... Все еще помнишь о нем?
Глаша поджала упрямые губы. – Помню!
– Ждешь?
– Жду!.. А тебе-то что? – Она помолчала. – Ну, наливай, что ли, пока не передумала.
Василий Дмитрич налил поровну две одинаковые стопки, сначала Глаше, потом себе.
– За твои успехи, Глаша! Чтоб все было хорошо!
– И за твои, чтоб все хорошо было!
– За наши, значит... – Он радостно рассмеялся. – Ну, поехали!
Василий Дмитрич привык пить одним глотком, а в стопке было три, он с трудом проглотил водку и начал жадно жевать сало. Глаша же выпила не торопясь, маленькими ровными глоточками, не поморщилась, а лишь зарумянилась, как недавно, когда Василий Дмитрич сказал, что всегда ей рад.
– А ты все холостякуешь, Вася?
Он невесело усмехнулся. – Как видишь... Два мы с тобой бобыля... А могли б...
– Что было, то быльем поросло, – прервала его Глаша. – Налей лучше, чего тянешь!
– Да, конечно. – Он взялся за бутылку. – Жаль, мы с тобой на «ты», а то б на брудершафт выпили.
– Что это... как ты сказал?
– Брудершафт. Это когда руки переплетут (он показал как), выпьют, а на закуску поцелуются. После этого уже на «ты» переходят.
Глаша тихонько рассмеялась.
– А ну-ка, давай сподобимся.
Она плеснула в рюмки на донышки, приблизила к Василию Дмитриевичу свое горячее лицо, обожгла дыханием и, не выпив, все еще держа стопку, притянула к себе другой рукой Васину голову.
...Домой Глаша вернулась ночью. Шла она медленно, не таясь, думая о своей горькой бабьей доле, о том, как трудно жить, когда нету рядом мужика.