– Язык у нашей Глаши отнялся вроде, – не унималась Катька.
– Да погоди, перепелица! – Петровна уставилась на Глашу добрыми глазами. – Что-то ты и верно на себя не похожа. И взор темный какой-то...
– Да не темный он, Петровна! – Степановна вдруг распрямилась и тряхнула головой. – Чего ему темному быть, когда я вчерась письмо от своего Игната получила.
– Да ну! – дружно ахнули подруги. – Покажь!
– Дома оставила.
– А не врешь?
– Вот еще, – Глаша по привычке дернула плечом. – Думаю, приедет скоро...
– Счастье-то тебе привалило какое, – заулыбалась Петровна.
– Так бы сразу и сказала. – Кузьма Иванович провел ребром ладони по усам, как бы прихорашиваясь или же предвкушая праздничное угощение, которое предстоит по такому знаменательному случаю. – А я-то думаю, что с Агафьей Степановной?.. Коли вернется, может, и совсем работу оставишь?
– Видно будет, – ответила Глаша с единственным намерением – поднять цену Игнатову письму.
Вскорости ферма опустела. Стадо погнали на выгон, доярки разбежались по домам, а Глаша задержалась, пошла в моечную мыть бидоны. Одну стену в моечной разломали – сюда пристраивали доильный зал, – и Глаша, занимаясь своим делом, могла каждый день незаметно наблюдать, как монтируют аппараты.
– А, Глашка пришла, привет! – крикнул Володька Пестун пьяным голосом. Он сидел верхом на лестнице и свинчивал трубы.
– Мое почтение, Степановна! – сладенько пропел усатый каменщик Иван Павлович. – Со вчерашнего дня не видел тебя, соскучился. Как здоровийце драгоценное?
– Твоими молитвами, – передразнила его тем же тоном Глаша.
– Спалось-то как, Степановна? Сны какие хорошие видела?
– Какие не видела – все мои, Павлович.
– Ей сны теперь смотреть некогда, – ухмыльнулся на верхотуре Володька и расхохотался.
Вроде бы и ничего плохого не сказал Пестун, однако Степановна уловила в его нагловатом взгляде, в оттенке голоса что-то обидное для себя и насторожилась, напряглась, словно взвели курок у ружья – чуть дотронься, и оно выстрелит.
Давно косил Пестун на нее свое бесстыжее око – то столкнется с ней в проходе, будто больше разминуться негде, то шлепнет по мягкому месту, то отпустит срамную шутку. Глаша отругивалась, отбивалась, однако терпела: Василий Дмитрич наказал, чтоб она обязательно вникала во все, расспрашивала у Пестуна, что к чему, потом куда легче будет управляться с новым хозяйством.
Сегодня Пестун был сильно на взводе и во все горло пел похабные частушки. Закончив куплет, он оборачивался к Степановне и подмигивал ей с пьяной откровенностью.
– Замолчи, – сказала Глаша строго.
– Подумаешь! Чего это мне молчать?
– Слухать противно.
– А ты не слухай. – Он стал спускаться с лестницы, но не рассчитал и чуть было не свалился.
– Где это ты так спозаранку? – усмехнулась Глаша.
– А тебе что? – заинтересовался Пестун.
– Пьяных не люблю, вот что.
– Подумаешь! Пьяный мужчина интересней трезвого.
Он посмотрел на Глашу скоромными глазами, повременил и, приняв решение, пошел в ее сторону. Шел он не по дорожке в обход, а прямиком, через груду кирпича и досок.
– Не подходи ко мне, слышишь! – Глаша отставила в сторону бидон и вытерла о халат руки.
– А вот захочу и подойду. Подумаешь!
– Да хватит шутковать, Семенович, – попробовал урезонить Володьку усатый плотник.
– Молчи! Сам знаю, что делаю. – Распаляясь все больше, Пестун наступал на Глашу, наклоня голову, как бугай.
– Не подходи, говорю, плохо будет!
Степановна стояла неподвижно, прищурясь, смотрела на Володьку и, когда он приблизился, дохнул на нее винным перегаром, размахнулась и отпустила звонкую пощечину. Пестун опешил. На красном от напряжения его лице пять Глашиных пальцев проступили еще более красными пятнами.
– Ах так, значит, в таком разрезе! – Он сразу протрезвел. – Как учителю, так можно, а мне нельзя!
Что случилось дальше, Глаша помнила уже плохо. Как бы во сне слышала она тревожные голоса Павловича, заведующего фермами, еще кого-то, истошный, противный крик Володьки, когда она, не помня себя от гнева, в слепой ярости, била его сапогами, топтала, пока он, закрыв руками лицо, не вскочил с пола и не побежал.
6
Остаться без внимания такое небывалое происшествие, конечно, не могло. Осложнялось оно двумя обстоятельствами: тем, что произошло на рабочем месте и в рабочее время, а также тем, что баба побила мужика.
Пестун после этого притворялся больным, сидел со стыда дома, пил, грозился свести Степановну со света, а когда пришел к нему председатель, заявил категорически, что пока Глаша Сахнова не попросит у него прощения, монтировать установку он не станет.