Потап беззлобно пхнул ее в живот и, прищурив и без того узкие глаза, стал с интересом рассматривать потомство. Носком обутой в кисы ноги он отковыривал от суки одного за другим слепых щенков, брал их за шкирки, рассматривал и тут же выносил приговор – кого оставить у себя, кого продать, а кого бросить в реку, благо она разлилась и не надо идти далеко к проруби, откуда зимой брали на питье воду.
– Однако собачку утопить нужно, – сказал Потап, поднося к слезящимся глазам беспомощного белого щенка с черными пятнышками на ушах и хвосте. – Совсем плохой собачка. Выжить сам не сумеет. Все равно помрет.
– А ты откуда знаешь, что помрет? – заинтересовался Николай Григорьевич Боровиков, буровой мастер отряда. Он поднял на Потапа большую, заросшую седыми волосами голову и уставился любопытными глазами.
– Потап много лет живет, он все знает, – с достоинством ответил Потап, имевший привычку говорить о себе в третьем лице. – Потопить собачку надо.
Не откладывая дела в долгий ящик, он уже собрался засунуть щенка в мешок, когда Николай Григорьевич остановил его.
– Зачем топить, лучше нам отдай. Пригодится в отряде.
Узкие глазки Потапа загорелись хитрым огоньком. Он отбросил капюшон малицы и почесал пятерней давно не стриженный затылок.
– Если тебе нужна собачка, зачем тогда даром отдавать. Продавать буду. – Он весело рассмеялся, показывая тронутые желтизной зубы.
– Вот тебе и на! – удивился мастер. – То утопить хочешь, то деньги просишь.
– Зачем деньги, – хитро подмигнул По- тап, – давай пол-литра спирту, денег не надо будет.
Спирт в поселке за зиму весь выпили, а весенних товаров еще не завозили, но в продовольственном запасе, который брали с собой в тундру буровики, хранилось несколько бутылок с огненной жидкостью. Их берегли на какой-то крайний случай – если кто заболеет или простынет, выкупавшись при переправе в ледяной воде.
– Ну как, ребята, берем пса? – обратился Николай Григорьевич к товарищам по отряду.
– А на кой бес он нам сдался? – позевывая, лениво сказал Николай Николаевич, помощник мастера с писательской фамилией Лесков. Когда он зевал, большой кадык его вяло шевелился под выдубленной пергаментной кожей. – Еще спирт тратить, лучше самим выпить. – Не поворачивая головы, он скосил глаз в сторону беспомощного щенка и тонко со свистом сплюнул.
– Так... Один, значит, против... А ты что скажешь, Саня?
– С собакой чесать по тундре весельше. Честно, – неожиданно ответил Саня, сквернослов и забулдыга.
Это был веселый, тощий, всегда небритый мужчина, лет за сорок, с маленькой головой, венчавшей нескладную сутулую фигуру.
– Конечно, веселей с собакой, – поддержала Саню радистка Валя, единственная в экспедиции женщина, которая не могла скрыть свой возраст: год ее рождения был предательски вытатуирован на запястье правой руки.
– Тут, мил человек, обмерковать надо, что к чему, – веско протянул еще один Николай, по отчеству Иванович.
Так как в отряде сошлись три человека с одним и тем же именем, то их для сокращения звали иногда по номерам, как царей: Николая Григорьевича – Николаем Первым, Николая Николаевича – Вторым и Николая Ивановича – Третьим. Николай Третий был мужчина уже в возрасте, расчетливый, степенный, с короткими рыжеватыми усами, росту невысокого и плотный в теле. В буровом отряде он, как и Саня, числился рабочим.
– А твое мнение? – Николай Григорьевич обратился к трактористу Иреку, острому на словцо татарину.
Ирек любил поговорить, поддеть кого-либо, но сейчас только блеснул смородинными быстрыми глазами и согласно кивнул в ответ. Он брился перед осколком зеркальца и надувал впалые иссиня-черные щеки.
– Ну ладно, – сказал Боровиков, подумав. – Всегда брали с собой животное, возьмем и сейчас.
По праву старшего, возглавлявшего этот маленький коллектив, он принял решение: вскрыл ящик, в котором лежали самые ценные продукты, и достал бутылку спирта.
Так в буровом отряде номер два, обслуживавшем поисковую партию геологов, появился щенок, которому дали человечье имя Ванька.
Как жил Ванька последние три месяца я не знал, потому что через несколько дней после его покупки уехал к рыбакам на Ямал, оттуда к оленеводам, гнавшим стада на север, потом к зимовщикам на берегу Карского моря. У меня была одна цель – смотреть, слушать, запоминать, чтобы потом, вернувшись домой, написать обо всем виденном.
О Ваньке, сказать по совести, я забыл в суматохе кочевой жизни. Но когда, подлетая к лагерю, увидел бестолково снующего между палатками белого пса, то сразу же вспомнил поселок на берегу Обской губы, странный торг с Потапом и немощного, обреченного щенка, чья жизнь была куплена за бутылку спирта.