Миновали просторную площадь с двумя рядами неуклюжих каменных лавок и древними красивыми церквами, спустились под гору и наконец остановились возле длинного деревянного дома со множеством окон, смотревших на две улицы.
– Вот здеся, значить, Ляксандра Иванович и помещаются, – объявил старичок, ссаживаясь с пролетки.
– Об этом, пожалуй, догадаться не в труд, – весело ответил седок прислушиваясь. Из открытых окон доносились звуки рояля и зычный бас певца, исполнявшего арию Сусанина. – Голос-то, голос каков! – На подвижном лице приезжего изобразился полный и неподдельный восторг.
– Кажись, Петька-печник старается, – предположил старичок.
– Ай да Петька, ай да молодец!
Возница снял с пролетки пузатый кожаный чемодан и измазанный красками ящик из тех, которым пользуются живописцы, и остановился в нерешительности, не зная, что дальше делать с вещами.
– Занеси во двор, – попросил приезжий. – Да только тихо, чтоб не помешать певцу... А сам езжай с богом... Я погожу.
– Да и мне, добрый человек, пора восвояси, – сказал старичок.
– Конечно, конечно... – Приезжий порылся в кармане, отыскивая рублевую монету. – Вот за услугу... Не откажи принять...
Он прошел на большой, поросший травой двор, тихонько расположился на скамейке под кустом пахучей сирени и, дождавшись, когда смолк последний звук рояля, шумно захлопал в ладони.
– Брависсимо! Брависсимо!
В окне показалась кряжистая фигура хозяина дома, лохматая голова и загорелое докрасна лицо с длинными усами запорожца.
– Батюшки светы! – Хозяин всплеснул руками. – Кого я вижу! Илья Ефимович! Вот удружил... Вот обрадовал...
Через минуту они уже обнимались и, войдя в раж, хлопали друг друга по плечам: гость изо всех, впрочем, небольших сил, хозяин – осторожно, как бы не пересолить и не сделать гостю больно.
– Это, брат, Репин, знаменитый на всю Россию художник. – Рубец представил гостя стоявшему в стороне молодому певцу.
Илья Ефимович поморщился.
– Не люблю громких фраз, Александр Иванович!.. А с юношей с превеликим удовольствием познакомлюсь... Здравствуй, казак! – Он протянул руку. – Репин.
– Левачек Петро, – пробасил «казак».
– Ну и голосище ж у тебя, Петро, как у протодиакона.
– Бог не обидел... – согласился Рубец. – Роль Сусанина с ним разучиваем... Задумал я, Илья Ефимович, нашими малыми силами «Жизнь за царя» на местной сцене поставить.
– Вот как? Похвально! – живо отозвался Репин. – Только почему ж «малыми силами»? – Он посмотрел на Петра. – С таким басом хоть в Петербург на сцену иди!
– А я, сказать по правде, и собираюсь его в Петербургскую консерваторию устроить... По осени поедем, так, Петро?
– Это, как вы решите, Александр Иванович. Я-то с полным удовольствием.
– Простите, я помешал вашим занятиям... – Репин спохватился, и смущенная улыбка осветила его виноватое лицо. – Вы продолжайте, будто меня и не существует.
– Как можно! Такие гости нас жалуют не столь часто, – воскликнул Рубец.
– Нет, нет, обязательно продолжайте. Я послушаю.
– Ну что ж... Ежели такая твоя воля... Мы недолго. А ну-ка повтори, – сказал он Петру.
Большая комната сразу стала как бы теснее. Захотелось на простор, куда-нибудь на Волгу, под высокое небо. Казалось, только там и можно почувствовать всю силу этого голоса.
– Как хорош!.. – пробормотал Репин. – Орфей!
Несколько минут он пристально всматривался в лицо певца, а затем машинально, не совладев с собою, потянулся за листом бумаги. Почти не отрывая карандаша, он сразу же схватил самое главное – простодушие и радость человека, впервые прикоснувшегося к большому искусству.
Рубец искоса поглядывал на гостя, понимающе перемигивался с «Орфеем» и почти без передышки начинал новый аккомпанемент: «Пускай рисует».
– Однако я вас совсем замучил, – спохватился Репин, устало опускаясь на стул. – Простите великодушно.
– Судя по твоему виду, замучился ты сам, – рассмеялся Рубец. – А ну-ка показывай, что получилось!.. О, живо, очень живо схвачен. Великолепно, Репин!.. Смотри, Петро, каков ты есть на самом деле. Вся душа твоя тут обнажена.
Через раскрытые окна донесся первый удар колокола.
– К вечерне звонят, – мечтательно промолвил Репин. – Грешен, люблю колокольный звон... Он напоминает детство, Чугуев. Помнишь, Александр Иванович?
Рубец оживился.
– Еще бы!.. Впрочем, церквами-то наш заштатный город не зело богат.