Сгорая от нетерпения поскорее приняться за краски – разве может с такой фигурой справиться карандаш?! – он торопливо, но точно нанес углем контур будущего портрета («Наконец-то!») и облегченно вздохнул, взяв большую, на длинной ручке кисть.
– Ну-с, Александр Иванович, что новенького в Петербурге?
Теперь, когда точка была удачно выбрана, натура установлена, а кисти отзывались на легчайшее движение его руки, он мог начать спокойную, неторопливую беседу. Она не мешала Репину. Скорее наоборот: умело направляя разговор по нужному руслу, он вызывал у собеседника именно то выражение лица, которое ему было необходимо.
– Так что же нового, Александр Иванович? Ты ведь, наверное, недавно из Петербурга?
– Неделя минула, не более... А из новостей? – Рубец задумался. – О чем же вспомнить?.. Ах да, осветили электричеством площадь перед Александринским театром. По системе Яблочкова.
– Слава богу... И то после Парижа.
– Да, не больно балуют таланты на Руси... Что ж еще?
Репин работал сосредоточенно и быстро. Пристально всматривался в Рубца, потом переводил взгляд на палитру, смешивал краски и, прицелившись, клал мазок. Мазок был смелый и точный, и с каждым новым движением кисти холодный холст все более оживал.
– Ты знаешь, Александр Иванович, что я намедни вычитал в одном журнале? – Тонкие губы Репина расплылись в лукавой усмешке. – В Америке начала выходить новая газетка под названием «Носовой платок». Печатается, видишь ли, на полотне и соответствующего формата. Так что прочитал и употребляй по другому назначению!
Рубец расхохотался.
– Ну и отчудили янки, вот ловкачи!
Он вообще любил и умел смеяться. Смех доставлял ему неуемную радость, и она переливалась через край, забирая, захлестывая не только лицо, но и шею, багровевшую от натуги, и лоб, куда к залысинам ползли кривые, лукавые морщинки, даже руки, которые то призывно поднимались выше головы, то иронически упирались в бока, как бы помогая смеху.
Пользуясь мгновением, Репин торопливо лепил выражение хохочущего лица. Кисти слушались его необыкновенно и делали все, что он хотел. Уже обвисли вздрагивающие от смеха сивые усы, уже откинулась в изнеможении голова, заплыли прищуренные глаза – еще одно усилие, и в них запляшут лукавые чертики хохота...
Это были именно те мимолетные, ускользающие секунды, когда от художника требовалась полная отдача сил... Пожалуй, из всего процесса творчества он любил их, как никакие другие. Забыт весь мир, забыто, подернулось туманом окружающее, и весь смысл, весь интерес жизни сосредоточен только на том, чтобы передать красками трепет, теплоту человеческого тела.
...Вечером ужинали при свете лампы за массивным дубовым столом, покрытым цветной скатертью. Одноглазый слуга Прохор принес самовар, и хозяин, хлебосольно улыбаясь, угощал гостей «чем бог послал».
Гостей было двое – Репин и молоденькая, лет девятнадцати, барышня, будущая Антонида в «Жизни за царя». Она пришла под вечер, вся какая-то светлая, радостная и очень эффектная в широкополой шляпе с белыми страусовыми перьями, в белых, почти до локтей перчатках и скромном, миртового цвета платье, отороченном широкой вышитой каймой.
– А я вас сразу узнала... по портрету в «Ниве», – сказала она Репину, и ее круглые с ямочками щеки зарделись радостным румянцем.
Илья Ефимович церемонно приложил руку к сердцу.
– Анна Михайловна учительствует в селе, – сказал Рубец, с нежностью глядя на гостью, – и очень помогает мне собирать песни. Сборник малороссийских мелодий, который я тебе подарил, почти полностью записан в нашем краю... И конечно с помощью нашей очаровательной Аннушки.
– Совершенно верно! О-ча-ро-вательной! – живо откликнулся Репин, застывая в молчаливом, изящном поклоне.
Анна Михайловна мило сконфузилась, покраснела и опустила глаза. Репин залюбовался ею.
– Какая жалость, что сегодня уже поздно, – сказал он. – Но завтра! Завтра я обязательно напишу с вас портрет... Вы разрешите?
– Завтра ты поедешь с нами в село на свадьбу, – возразил Рубец.
– На свадьбу? Это любопытно! – радостно воскликнул Репин. Он очень быстро загорался любым интересным делом. – Конечно, поеду!.. Но портрет с Аннушки... Вы не обижайтесь, Анна Михайловна, что я вас так называю?.. Я все равно напишу!
Весь вечер говорили об искусстве, о музыке. Илья Ефимович расспрашивал о младшем брате – Васе, жившем в Петербурге. Вася недавно окончил консерваторию, где Рубец читал теорию музыки и сольфеджио.