Стало еще хуже. Меня настигали галлюцинации, в которых происходило что-то сложное, странное, непонятное моего воспаленному мозгу действо. Порой я просто видел цветные пятна в темноте, они подбирались ко мне, а я боялся. Тогда я стал бояться всего, кроме казни – она меня никогда не устрашала и даже притягивала. Время тянулось противной жвачкой, и я не знал день сейчас или ночь, а потом начались воспоминания. Первая и лживая ночь, когда я совершенно неожиданно испытал не ненависть с холодом, на которые надеялся, а страсть. Пытался уловить момент, когда страсть стала перерастать во что-то большее, чувствовал под ладонями горячую кожу и видел перед собой окровавленное лицо Локи, когда он ушел, когда его избили, когда я в первый раз остался с ним. Я слышал его голос, слышал смех, вспомнил все глупые идеи, коими он вечно сыпал, видел его взгляд, когда он сказал, что это все, почувствовал его дрожь, когда он говорил «прости». Фантом, что поселился со мной в камере, был довольно тихим, но одно его присутствие сводило с ума, однако я знал – в этом нет ничьей вины, кроме моей.
«Твои друзья пишут, что похоронили его, как положено», - этот голос не был похож на Локи. Он был тише, выше и гораздо нежнее. «Надеюсь, ты слышишь меня. Тони написал тебе письмо, он говорит что они с Сиф и Стивом обо всем позаботились, что Тони останется… Не знаю, что это обозначает. Тони останется, а остальные уйдут. Он просит прощения, что ничего не может сделать, а еще он сожалеет», - только под конец речи, я понял, что голос был женским. Тони просит прощения… Значит, он жив. Мертвецы, обычно, ничего не просят. «Завтра тебя не станет, и я… Я не жду от тебя раскаяния, так же не могу утверждать, что тебе это нужно, но можешь спать спокойно, я буду молиться о прощении твоих грехов», - очередная не складывающаяся в голове чушь намекнула на прогрессию моих галлюцинаций. Теперь, они еще и прощают мне грехи, однако в кое-чем галлюцинация не лгала: через несколько часов меня забрали.
Я бы с удовольствием шел с гордо поднятой головой, но был слишком измотан, что позвоночник отказывался держать тело. Двое охранников далеко не маленькой комплекции тащили меня по коридорам тюрьмы, где заключенные устроили бунт. Я не понимал, радуются они или протестуют, но гул стоял такой, что внутри что-то замирало. Он словно отчеканивали какую-то сложную мелодию, понятную только им, громкую, четкую, как марш, и в то же время хаотичную и непонятную. Их крики отдавались от черепной коробки, били в уши, что меня бросило в жар, но я почувствовал силу. Обернувшись назад, я понял, что четыре недели провел в бреду, что все стерлось, слилось в одно, я испытал слишком много всего, но оно прошло. Оно там, где-то далеко позади, и остался всего один шаг до спасения, избавления от страданий. Забыть все: семью, друзей, армию, непонимание, надежду, неудачи, привязанности, любовь. Я устал, сам же себя вымотал, потерял интерес ко всему, что происходит. А еще я скучал. Непрерывно скучал, даже когда меня настигали самые сложные моменты, когда я доходил до того состояния, что готов был в прямом смысле драть волосы на голове и калечить себя, моя тоска по Локи была неизменной.
Из моей памяти стерлись все воспоминания о том, как меня готовили к смерти, но зато я помню многое другое. Помню, как Маттиас повесил мне на шею цепочку, на которой висело то кольцо, помню, помню, как давил взгляд людей за стеклом, что решили восполнить отсутствие хлеба и зрелищ в своей жизни за счет чужой смерти, помнил суровый тон человека, что зачитывал мой приговор повторно, помнил мягкие и систематические удары пульса в висках, помнил, как они стали слабеть, помнил, как по венам пошел жгучий яд, помнил, как ярко светили лампы, помнил, как меня окутали теплые и такие знакомые руки. Я помнил, как последний раз почувствовал присутствие своего фантома. Я помнил, как он ласково звал меня с собой. Я помню, как остановилось мое сердце.
«Мне так больно. Очнись, прошу, помоги мне», - я мечтал попасть в рай, но, видимо, попал в ад, где он будет преследовать меня вечно, будет взывать о помощи, а я ничего не смогу сделать. Я буду бесполезным.
========== S06E02 Personal Space ==========
Когда единственным твоим занятием становится созерцание потолка, в голову приходит слишком много мыслей. Ненужных мыслей. Неправильных. Больше всего в тот день мне хотелось сказать всего пару слов: «Я еще жив». Этого было бы достаточно. В первые пару часов, когда мой мозг разрушался, а тело с периодичностью раз в несколько минут сводило судорогами, ко мне пришел побледневший Вольштагг. Он ничего не объяснял, а просто поставил перед каким-то одному ему известным фактом, поменяв мою капельницу на что-то ярко синее. «Тебе будет легче», - он не солгал. Судороги прекратились, голова перестала напоминать чан, наполненный раскаленной магмой, и я, наконец, смог нормально дышать, однако ни голос, ни власть над собственным телом ко мне не вернулись.
Пораскинув мозгами, я понял, что он просто избавил меня от мучений, позволил остаться самим собой до самого конца, дал шанс прожить последние часы в трезвом уме и памяти. Память – единственное, что у меня осталось, кроме белого потолка и звуков подъезжающих на больничную парковку машин. Не знаю почему, но первое, что пришло на ум – наш последний нормальный разговор с Лафейсоном. Он боялся за меня, хотел сохранить, уберечь, но не смог. Я смирился с тем, что через сутки-двое меня ожидает свет в конце тоннеля без возможности обернуться и сказать «нет». Хотя я могу сопротивляться, но КПД у данного действия равно нулю. Так о чем я? Локи… Если бы я мог сейчас рассмеяться, то сделал бы это в голос. Не успел я как-то поделиться этой новостью с Сиф, думаю, она бы явно оценила.
Наш союз всегда был отдельной песней, а отношения являлись большой шуткой или насмешкой, тут как больше нравится. Сиф всегда говорила мне: «Погоди, вот когда он все же решится или напьется и все же доберется до тебя, тогда процесс нашего становления, как семьи будет закончен». Безусловно, все говорилось в шутку, но в каждой шутке есть доля шутки. Лафейсон всегда представал передо мной созданием бесполым, которому было позволено довольно много, и косые взгляды на тему того «а чего он так к тебе жмется?» мало волновали. У меня и Локи не было границ, как таковых. Они стерлись еще в те далекие годы, когда я ушел из дома и заявил, что больше никогда не вернусь. Мой друг принял меня, позволил спать с собой в одной кровати и взамен попросил всего одну довольно странную вещь.
«Можно я просто посплю рядом с тобой? Под одним одеялом? Ну… ты понимаешь», - тогда я смотрел на него непонимающим взглядом, внутри тут же появился страх, что из-за одного отличия у Локи может появиться ко мне что-то большее чем дружба. «Я просто хочу узнать, как это. Говорят, приятно», - одиночество. Локи был слишком одинок и чистоплотен, чтобы подпустить хоть кого-то к себе, в то время как остальные совершали свои первые, так называемые, победы. Конечно, я согласился. Это меньшее, что я мог дать ему за банальную доброту и заботу, коей в моей жизни толком-то никогда и не было. И опять захотелось рассмеяться. Как истинный натурал я должен был весь скукожиться, сгореть заживо и распасться на молекулы, как только Локи коснулся меня, но нет. Ничего подобного не произошло. Действительно, Лафейсон не имеет для меня половой принадлежности. Он просто есть и все. Хочет прижиматься, пусть жмется, хочет нарушить личное пространство и уткнуться в шею, пусть утыкается. Нет, это не «по фигу», это просто нормально.
К моему великому счастью, я все же оказался не во вкусе Локи, ибо большего я не мог ему дать. Наверное, я просто ему нравился и все. Не могу судить о том, что происходит у него в голове, как оно вообще там все работает, и что он ощущает. Мне такое неведомо, но не странно. Странно закончилось уже давно, когда он сказал: «Ты можешь отвернуться от меня, и я пойму». Тогда я точно-то и не понял, какого черта я должен отворачиваться, и что это он там собрался понимать, но потом выяснилось, что большинство так и делает. Моя вечная ошибка – думать, что все мыслят точно так же, как и я.