Что же, время шло, мы начали работать на агентство, благодаря которому я лежу на больничной койке и погибаю, Сиф уехала на другой континент, забрав у Локи его отдушину, позже Франция, а с ней и Марк, далее восстановление и мои попытки вернуть Лафейсона таким, каким я его отправил на задание. Да, вот такой я лузер, моя жизнь в большей части крутится около друга с нетрадиционной сексуальной ориентацией. И что теперь? Кто первый бросит в меня камень? Поздно. Надо было думать раньше. Сколько бы попыток я не прикладывал к тому, чтобы вернуть все на круги своя, ничего не вышло, но, что несомненно радует, это сделали за меня.
Тогда, в ту первую ночь на территории России, я понял, что Локи вернулся, признав одну единственную вещь: «Я боюсь. Железо кончилось». Сказано честно, прямо, твердо, и я сдался. Пусть кто хочет тычет на меня пальцем и называет теми словами, что наслушался о себе Локи, как-то все равно, но для меня нормально лежать в обнимку со своим лучшем другом и гладить того по голове. Странно? Как-то по гейски? Не по мужски? Пусть так, но Локи научил меня одной вещи: хочешь – делай и оставь предрассудки далеко позади. И я отставил.
Повторюсь, между нами никогда и ничего не было. Конечно, если можно назвать словом «ничего» долгую и крепкую дружбу, привязанность и любовь. Эмоций и сил Лафейсона хватит на всех. В этом он неограничен. А теперь надо признаться… Хотя бы в последний свой день не быть трусом и проговорить это в своей голове. Однажды Локи обронил некое утверждение, которое гласит, что в жизни каждого натурала есть человек одного с ним пола, который бы смог направить мнение данного натурала в другое русло и наоборот. Тогда я махнул рукой и сказал, что все это домыслы, что да, бывают исключения, но из исключений тоже есть исключения. А Локи-то оказался прав. Зуб даю, но Лафейсон, сам того не осознавая или, возможно, тщательно от меня скрывая, является тем человеком, который бы смог изменить мое мнение. Прошу заметить «смог бы», а не изменил, но дело-то не в этом.
Отношения – это всегда так сложно. Мне легче научить гориллу гиперболическим и параболическим уравнениям, нежели чем разобраться в социальной сфере. Мне сложно разобраться в своём отношении к Сиф, сложно со Стивом, непонятно с Локи и даже сложно с Пеппер, с которой мы до сих пор держим контакт, но в последнее время все реже и реже. Так в чем же возникла моя самая глобальная сложность? Всего в одном действии, в одной моей реакции, реакции на то, как Локи со мной попрощался. Он знал, на что идет, знал, что это последняя наша встреча, понимал, что даже если мы оба останемся в живых, он уйдет, прихватит с собой Тора, и скроется из виду, пропадет, заляжет на дно, и больше мы никогда не встретимся. Это правильно, хотя хотелось возразить и уверить в обратном, но не мне указывать ему что и как делать. Локи решил исчезнуть, решил жить спокойно и нормально, так что я мог только поддержать его в этом.
Да, меня поцеловал мужчина, и я ему это позволил. Или я сам поцеловал мужчину? Честно, там было не ясно. Наверное, он так же целует Тора, когда хочет просто быть чуть ближе, чем обычно, когда ни на что не намекает, а просто хочет о чем-то сказать, но не может, так что приходится показывать. И он показал мне все. Раз уж начали говорить начистоту, то пойдем дальше. Мне понравилось. Мне было приятно и хорошо. Что уж, с такой работой и состоянием сердца мне было не до дел сердечных. Прошу прощения за каламбур, наверное, нервы, не каждый день все же умираешь и сознаешь это. А теперь предельно честно: когда Локи остановился, улыбнулся и, бросив свое «всегда мечтал это сделать», ушел, я начал думать, что было бы, зайди мы дальше. Может интерес, а может Локи и правда изменил мое представление об отношениях двух однополых людей, но, заехав себе пощечину, я поклялся больше никогда не возвращаться к данному внутреннему монологу. И что? Я нахожусь в больнице, на другом от дома континенте, по венам растекается яд, и мое тело потихоньку отказывает, а я, как дурак, мусолю эту тему.
Так оно и понятно – хочется разобраться, но я не могу. Да и в чем разбираться? Была бы возможность, я бы спросил об этом самого Локи или бы всех этих врачей, что сменяя друг друга приходят посмотреть на меня, как на экспонат музея. Некоторые из них даже говорят со мной, словно я отвечу. Нет, я либо бы рычал на вас, как зверь, либо так. Вольштагг постарался со своей химией, что я практически ничего не чувствую, но, спасибо, и волнения тоже нет. Больше всего сейчас бы мне хотелось увидеть Сиф и Стива. В моих глазах они стали примером для подражания, идеальной парой, я даже успел немного за них порадоваться. Но, бьюсь об заклад, Стив начал бы меня отчитывать и ругать на чем свет стоит, а Сиф упивалась бы слезами. Не хочу я такого зрелища, увольте.
Совершенно неожиданно на край моей кушетки подсел Вольштагг. Я не видел, но смог почувствовать. Отдаленно, как-то нереально. Иногда бывает, что отсидишь ногу, а потом хоть режь ее – знаешь, что боль есть, но не ощущаешь ее, вот у меня так же, только совсем телом. Старший Фоше, который был, кстати, старше всех нас, обычно выглядел в моих глазах неким столпом спокойствия, силы, ума и рассудка, но сейчас что-то изменилось. Это человек - непоколебимая гора, плакал. Тихо, пытаясь сдержать себя, но плакал. «А ведь я говорил ему…», - до меня доносились обрывки фраз, что мой мозг был способен еще разобрать. «Не слушал. И что теперь, Тони? Что теперь?», - быстро и резко дошло. Персонал перешептывался, что я тут не один такой, и мне не раз приходилось гадать кто же он – это другой. Фандрал. Вольштагг потерял своего брата. Он – химик-фармацевт, не смог спасти родного человека от своего же детища.
Стало плохо. Плохо настолько, насколько в моем состоянии в принципе возможно. Вольштагг не желал уходить, все время говорил, и я готов был его слушать, но ответить, к сожалению, во-первых, мне было нечего, а во-вторых, я не мог. «Прости, но скоро тоже самое случится с тобой», - Америку мне никто не открывал. Перекрытые морфием рецепторы не реагировали, не реагировал и я. Наплевать. Он сидел рядом со мной еще некоторое время, сколько точно я не могу сказать, но в конечном итоге вокруг началась суета, и Вольштагг куда-то очень быстро ретировался. Различить о чем шла речь, так и не удалось, так как мысли перестали идти друг за другом, логика исчезла, словно ее и не было, а я начал потихоньку задыхаться.
Вот тогда стало больно. Наверное, ни один препарат не смог бы унять то, что творилось внутри. Складывалось ощущение, что кто-то ломает мои кости, готов поклясться, что я слышал их треск. В груди тут же заныло больное сердце, и я понял – время пришло. Осталось немного. Ноги, руки и шею свело судорогами, возможно у меня начался эпилептический припадок, но врачи и санитары, что толпились вокруг, сдерживали меня, прижимали, точно это помню. Нежданно прорезался голос, я что-то говорил, кричал, но что, к счастью, я уже и не помню. Зато помню другое – кто-то знакомый, не друг, не враг, но я точно знал этого человека, он пообещал, что все будет нормально, что со мной все будет хорошо, а я продолжал надрываться. Яд сжигал все, чего касался, превращал мышцы в камень, а я чувствовал, как в меня вкалывают все новые и новые иглы. Последнее, что сохранилось в памяти, как я выгибаюсь, хватаю кого-то из медбратьев за руку, что тот быстро ее отдёргивает, и все темнеет.
Удар-щелчок-писк, удар-щелчок-писк, отсчет до трех, удар-щелчок-писк. Вновь выгибаюсь, хватаю воздух ртом, чувствую все, что не мог в эти сутки с небольшим. «Сэр, расслабьтесь!», - падаю на спину, в глаза бьет яркий свет лампы. «С Вами все будет хорошо», - есть огромное желание встать на ноги и убежать отсюда подальше. Хочется домой. «Мы Вас вытащили, как вытащили и Вашего друга», - в горле все пересохло, хочется окунуться с головой в бассейн, но сказать ничего не могу. Сушит внутри, сушит снаружи. «Принесите воды, у него обезвоживание, иначе опять сейчас отрубится», - замечаю Вольштагга, он ловит мой взгляд. «Я прогадал, парень, либо у нас отличный ангел-хранитель. Все будет нормально, все будет хорошо», - опять смотрю на яркий свет, кто-то поднимает меня выше, говорит, что я должен просто выпить это и все, а я не могу. Удар-щелчок-писк, и я вновь оказываюсь в кромешной темноте.