Книгу я развернула только на другое утро. Было воскресенье, и я на свободе делала смотр своим подаркам.
Серая обложка. Черными буквами наверху — «А. Дымский». Внизу — «Технология производства…» не помню уж, какого производства.
Раскрыла книгу, и мне стало жарко. На первом листе крупными синими буквами было написано: «Моей Нине». Да что же это? Еще никто ничего не сказал, и вдруг — моей? Как же теперь быть?
— Дорогая, нет ли у тебя мягкой резинки? — Брат неслышно вошел в тапочках. — О, что это? Шуркина книга? — Он взял ее и стал с жадностью рассматривать. Переворачивал, хлопал по обложке. — Да-а-а… — говорил он восхищенно. — Да-а-а! Ты мне дай почитать, дорогая. Все-таки Дымский — потомственный химик, и отец его, и дед… да и сам он — голова! В большие ученые выходит твой Шурка!
Я так обрадовалась! Даже не обиделась на «твой». Пока брат говорил, Шурка рос и рос в моих глазах, я видела его сильную, главную сторону, а мне сейчас просто необходимо было гордиться Шуркой. Мне стало весело.
— Ты что же вчера так рано ушел? Заглотал кусок торта и удалился? Танюша без тебя такое выдавала!
— А что она рассказывала? — встревожился брат.
— Много… И про бабушку Марью Ивановну!
— Как? И про бабушку тоже?
— Да, про то, как бабушка ехала в автобусе…
— Довольно, я это все слыхал сто раз! — Брат нахмурился.
— Да ты не сердись, у нее это так симпатично получается!
Брат улыбнулся.
— Дорвалась, значит. А я вчера дорвался до работы без ее непосредственного участия.
— Что-то я замечаю, что ты все стараешься отделаться от ее непосредственного участия. А она все обижается и уезжает к маме.
— Ты думаешь, мне не хочется с ней побыть? — Брат горестно сдвинул брови. — Но это меня отвлекает, а мне сейчас нельзя отвлекаться. Мне ведь тоже нравится, когда она что-нибудь рассказывает, а я ее обрываю.
Я по себе знала, как он умеет оборвать: «Короче, короче…» Обидно обрывает. Но я закалена с детства, и к тому же сестра. Танюше труднее.
— Ты эгоист! Ты только и думаешь о том, отвлекает она тебя или нет, о ней ты совсем не думаешь!
— Иногда вовсе забываю! — Он поднял брови. — Никак еще не привыкну к семейной жизни.
— Ты только вот что учти: ей трудно до конца понять, что такое для тебя твоя работа, и она совсем еще девочка, и ей все от тебя обидно, и ты должен чувствовать за нее ответственность.
— Да-а-а, — вздыхает брат, окутываясь табачным дымом, — да-а-а!
— Ну ладно, как у тебя двигается-то?
— Двигается, только… на месте. А тут еще вызывают меня к начальству и поручают одну интересную и срочную работу.
— Так это здорово!
— Да, здорово, но клеем заниматься будет еще труднее.
— Да брось ты этот клей, занимайся пока институтской работой, она тебя поднимет.
— Да, — кивнул он кротко, — поднимет. Это ты права, дорогая. Кстати, ее тоже не очень просто сделать. И конечно, клей надо бы пока оставить…
Брат сидел напротив меня, худой, угловатый, с красными веками, локтем упираясь в коленку, в сухих серых пальцах дымила папироса. Я следила за улетающим дымом и понимала, что это не ответ, что я его не уговорила.
— …Но тут есть одно обстоятельство, не знаю, поймешь ли ты…
— Какое?
— А такое, что я уже не могу из этого вылезти. Ведь я хожу где-то близко, вот-вот… и выйду на верный путь. Ты знаешь, — он посмотрел на меня веселее, — ведь я «по дороге» почти два клея изобрел! Да! На один даже авторское свидетельство получил. Но это не то. А то, что мне нужно, рядом, здесь, но я еще не вижу, я брожу ощупью, как слепой. И это так мучительно! — Он затолкал папиросу в пепельницу. — Я прозреть хочу! Мне видеть надо! И тогда я все успею. Все сделаю. И свой клей и институтскую работу. И с Танюшей буду каждый вечер в кино под ручку ходить. А теперь давай мне Шуркину книгу, я ее полистаю. Правда, это не о клеях, но все равно интересно.
— А… Шурка тоже клеями занимается?
— Да, и как раз ищет клей вроде моего!
— Как? И Шурка?
— Что ты так всполошилась-то? И Шурка и еще немало химиков во всем мире… Кто-нибудь да найдет.
Мне было безразлично, кто там что ищет во всем мире, но мой брат и Шурка… Теперь мне придется принять чью-то сторону. Вот весы. На одной чашке — брат, продолжение меня самой, только более совершенное, брат, которому я верю с детства. На другой — Шурка. Мне сейчас просто до зарезу нужно гордиться Шуркой! Что же делать?