«Ах, но я же говорил вам метафору, отец, а не оправдание. Ваш тон резок. Неужели вы не собираетесь наложить на меня покаяние? Может быть, заставить меня прочитать миллион молитв «Аве Мария»? Может быть, заставить меня отхлестать себя кнутом? Разве вы не хотите, чтобы я умолял вас ходатайствовать за меня перед Богом, молил о прощении?»
«Даже миллион молитв «Аве Мария» ничего тебе не даст». Отец Майкл наклонился ближе, почти коснулся этого зла, ощутил горячее дыхание этого человека.
«Послушайте меня. Это не таинство исповеди. Вы считаете, что я обязан молчать, что всё, что мне говорят, не может выйти за рамки исповеди. Это неправда. Вы не совершали таинства исповеди; вы не раскаиваетесь, не ищете духовного отпущения грехов, и я не обязан молчать. Я обсужу это со своим епископом. Однако, даже если он не согласится со мной, я готов оставить священство, если придётся. Тогда я расскажу миру о том, что вы сделали. Я не позволю этому продолжаться».
«Ты и правда сдашь меня полиции? Это очень пылко с твоей стороны, отец. Вижу, ты в ярости. Я не знал, что в твоём обете молчания есть лазейка. Я хотел, чтобы ты был вынужден умолять, умолять и угрожать, но ты понимаешь, что беспомощен, и позволяешь этому сожрать тебя заживо. Но как вообще можно предсказать чьё-то поведение?»
«Они отправят тебя в учреждение, где ты проведешь остаток своей жалкой жизни».
Мужчина подавил смех, выдавил из себя правдоподобный вздох и сказал, смеясь:
«Вы хотите сказать, что я сумасшедший, отец?»
«Нет, не просто сумасшедший. Я думаю, ты психопат… ах, кажется, политкорректное слово — социопат, не так ли? Это не звучит так злобно, так бессовестно. Неважно, кем бы ты ни был, это хуже любого ярлыка, который могли бы повесить врачи. Тебе на всех наплевать.
Тебе нужна помощь, хотя я сомневаюсь, что кто-то сможет помочь твоей болезни. Ты остановишь это безумие?
«Хочешь ли ты застрелить меня, отец?»
«Я не такой, как ты. Но я прослежу, чтобы тебя остановили. Этому будет положен конец».
«Боюсь, я не могу отпустить тебя в полицию, отец. Я стараюсь не злиться на тебя за то, что ты ведёшь себя не так, как следует. Ладно. Сейчас я просто немного расстроена тем, что ты ведёшь себя не так, как следует».
«О чем ты говоришь? Я веду себя не так, как должен?»
«Это неважно, по крайней мере, для тебя. Знаешь, ты дал мне то, чего у меня никогда в жизни не было?»
"Что?"
«Весело, отец. Мне никогда в жизни так не было весело. За исключением, может быть, этого».
Он дождался, пока отец Майкл Джозеф посмотрит на него сквозь проволочную сетку, и выстрелил в упор, прямо в лоб священника. Раздался громкий хлопок, но больше ничего, потому что он прикрутил глушитель.
Он опустил пистолет, задумавшись, потому что отец Майкл Джозеф прислонился спиной к деревянной стене исповедальни, подняв голову, и он ясно видел его лицо. На лице священника не было даже тени удивления, лишь промелькнуло что-то непонятное. Было ли это сострадание? Нет, конечно, не это. Священник презирал его, но теперь он был скован навеки, без возможности обратиться в полицию, даже без возможности сделать решительный шаг – оставить священство. Он замолчал навсегда. Теперь не осталось никакой лазейки.
Теперь отцу Майклу Джозефу не нужно было ни о чём беспокоиться. Его нежная совесть не могла его тревожить. Существуют ли небеса? Если да, то, возможно, отец Майкл Джозеф смотрел на него сверху, зная, что он всё ещё ничего не может сделать. Или, может быть, священник парил прямо над ним, над его собственным телом, наблюдая и задаваясь вопросом.
«Прощай, отец, где бы ты ни был», — сказал он и поднялся.
Выйдя из исповедальни и аккуратно закрыв за собой узкую деревянную дверь, он понял, что, судя по выражению лица отца, он выглядел так, будто выиграл. Но это было бессмыслицей. Выиграл что? Этот добрый отец только что купил большую монету. Он же ни черта не выиграл.
В церкви никого не было, хотя он и не ожидал. Стояла гробовая тишина. Ему бы хотелось, чтобы тихо играл григорианский хорал. Но нет, ничего не было, лишь эхо его собственных шагов по холодным камням.
Чему этот проклятый священник должен был радоваться? Он же был мёртв, ради всего святого.
Он быстро вышел из церкви Святого Варфоломея, на мгновение остановился, чтобы вдохнуть чистый полуночный воздух, и, вытянув шею, посмотрел на яркое звёздное небо. Прекрасная ночь, как раз такая, какой и должна была быть.
Луна не очень, но это ничего. Сегодня ночью он будет спать очень хорошо.
Он увидел пьяного, прислонившегося к тощему дубу, растущему на небольшом участке земли посреди тротуара, прямо через дорогу, его подбородок лежал на груди.