Пран Никилл отложил гусиное перо, посыпал песком ровные строки на желтоватом пергаментном листе. Он не любил бумагу, использовал её только для сообщений и писем, которые требовалось сжечь сразу после прочтения. Слишком уж она непрочная — мнётся, рвётся, промокает, раскисает. То ли дело пергамент… Главное, использовать чернила, которые плохо смываются водой, и тогда с донесением хоть вброд реку переходи, хоть вплавь. Да и архивы, написанные на пергаменте хранятся не в пример дольше бумажных. Один только недостаток — дороговизна. Именно поэтому листки пергамента иногда использовали по два-три раза. Особенно жадноватые браккарцы.
Что обычно делают с запиской на пергаменте, когда она уже не нужна, а покупать новый лист не хочется, ибо жалко серебра? Натягивают на станке, похожем на пяльцы, размачивают чернила тёплым молоком, оттирают овсяными отрубями. Если чернила въелись слишком глубоко, то брали особый камень, лёгкий и пористый, который находили у подножья вулканов на юге Вирулии и привозили с берегов Тер-Веризы. Нежными и ласковыми движениями такого «оселка» снимались остатки чернил, а пергамент становился готовым к повторному использованию. Такие мастерские работали во многих городах — как в столицах держав, так и в провинциях. Бумага — изобретение недавнее, поэтому у прана Никилла хватало единомышленников. И глава тайного сыска постарался, чтобы хотя бы один из ремесленников, занимающихся восстановлением пергаментов, в каждой мастерской в достаточной мере владел грамотой, чтобы читать, запоминать и докладывать прану Никиллу о содержании всех записок, которые прошли через его руки. Кстати, эта предусмотрительность очень помогла в борьбе против браккарских шпионов, ведь мореходы, опасаясь сырости, чаще используют пергамент, чем бумагу.
В тайне своей переписки пран Никиллл был уверен полностью и даже чуть-чуть больше. Все посыльные, как далеко бы не заносила их судьба и приказ начальника тайного сыска, обязательно возвращали письма в Унсалу. Если Никилл альт Ворез не получал его в руки, то знал, что почта перехвачена. А пергамент для собственных палимпсестов[1] пран Никилл делал сам, получая от работы не меньше удовольствия, чем некоторые от псовой охоты по первой пороше.
Слева от него на широкой столешнице из морёного дуба лежали ещё непрочитанные донесения. Отчёты от доверенных людей из всех держав приходили еженедельно. Ну, кроме Райхема и Голлоана, которые были слишком закрытые для чужаков, а потому приходилось довольствоваться лишь слухами. Но и народ, обитающий в засушливых степях и полупустынях южнее Красногорья, и жители влажных дождевых лесов и холодных кряжей Голлоана особо не влияли на мировую политику. Первые с воодушевлением резали, жгли, грабили и убивали друг друга, разделившись на сотню племён и кланов, а вторые скрывались от любых гостей, занимаясь самосовершенствованием и углублением знаний. Конечно, существовали и исключения. Часть райхемцев вели торговлю, связывая остальную степь с цивилизацией, а некоторые из голлоанцев не только снисходил до общения с «белыми червями», как у них называли всех людей, живущих за пределами острова, но и охотно нанимались на службу. Телохранителями, пыточных дел мастерами, убийцами или поварами, знахарями, ювелирами. Но число их было столь незначительным, хоть не принимай во внимание. Обычно и не принимали.
Пран Никилл взял верхний пергамент. Доставлено из Трагеры. Человек, приславший, служил старшим писарем при дворе герцога Пьюзо Третьего и, благодаря исполнительности и аккуратности, пользовался благосклонностью первого министра — Луиша альт Фуртаду из Дома Полосатой Камбалы. Красивый, разборчивый почерк. А вот содержание настораживало.
Десять дней назад, как раз после празднования дня святой Сонны-Мученицы, когда давят последний виноград, было совершено покушение на главнокомандующего трагерским флотом, адмирала Жильона альт Рамиреза. Когда его превосходительство проезжал по улицам Эр-Трагера в открытой повозке, какой-то неизвестный разбросал охрану и, запрыгнув на подножку, успел нанести три удара стилетом. К счастью, пран Жильон всегда пододевал под камзол кольчугу тонкого плетения. От напора клинка звенья кольчуги лопнули, но замедлили его. На третьем ударе стилет сломался, а убийцу удалось скрутить. Адмирал отделался испугом и двумя порезами — на грудине и слева на рёбрах. Первые сутки после покушения он находился под бдительным присмотром лекарей, которые ожидали признаков отравления. К счастью всё обошлось.