Одиночество
Я училась в большом многонациональном и многогадостном классе. Каждый гадил по-своему: кто учителю в доску́, а кто - в душу. Каждый омрачал мою школьную жизнь как мог. Но девочка Настя делала это искусно и филигранно, аки подлец со стажем и багажом эмоционально-убивательных инструментов. Объясню. Она знала много, была всегда на шаг впереди меня. Моя душа отличника с трудом могла пережить такую подлость. Техника чтения Рамили – 166 слов в минуту, Настина же – 178! Но погодите гневаться на Настю - это не все её грешки. Она любила стихи, а ещё сильнее она любила их учить. Однажды на перемене после урока русского языка мы все, аки подружани, подсели к Мариванне. Настя поймала тот самый момент тишины, оглядела всех присутствующих, чтобы слушали её все, а то момент будет испорчен, и начала: «Я недавно отыскала удивительное стихотворение Иосифа Бродского «Одиночество», хотите прочту?» Я не хотела, Мариванна хотела, толпа глазеющих одноклассников вспомнила Иосифа Сталина. - Когда теряет равновесие Твоё сознание усталое, Когда ступеньки этой лестницы Уходят из-под ног как палуба... В тот момент гордое сознание потихоньку начала терять уже я, а из-под ног уходила моя шаткая уверенность в своих литературных возможностях. Мозг хаотично начал перебирать в голове любую информацию о Бродском: "так, Нобелевская премия, что-то у него про игру есть, в США преподавал... а стихи? Я не знаю его стихов?!" Придя домой, не поевши, не поплакавши, я принялась искать короткое стихотворение Бродского. Моя гордость, конечно, сильна, но не настолько. Так я познакомилась с произведением «Postscriptum». «Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя... – глубоко», – подумала я и принялась учить его. На всякий случай выучила и злополучное «Одиночество», чтобы в этом бою наши силы были равны. В школу я пришла самая первая. Гардеробщица и охранник уныло слушали новости о не случившемся обещанном конце света. После урока весь класс побежал на улицу. Как чуяли, что Сталина придётся опять слушать. - Ну, ничего! - подумала я. - Я расскажу Насте и Мариванне. Но Настя убежала в столовую. - Видимо, пирожок с капустой манит её сильнее Бродского! – презрительно подумала я. - Рамиля, ты что-то хотела спросить? – вопросительно протянула Мариванна. - Я? – растерянно переспросила я. В кабинете сидели мы и угрюмые деревянные шкафы с пыльными книжками «Родная речь». - Нет, ничего, - сказала я и выбежала. В тот день я чувствовала себя преданной. Преданной Мариванной, Настей, пирожком с капустой и Бродским. Я еле волочила ноги и портфель со сборником стихов. Домой идти не хотелось: я знала – буду много плакать. Хотелось оттянуть этот момент. Гардеробщица передала мне куртку с пакетом обуви, в котором булькал растаявший снег, а охранник всё так же угрюмо слушал про календарь майя. - ТётьВаль, дядьКоль! Хотите стих расскажу? – выпалила я неожиданно для всех участников этого безумного шоу. - Нам? – переспросила гардеробщица, переглянувшись с дядьКолей. – Ну, давай! ДядьКоль сделал телевизор потише и уставился на меня. ... Я на одном дыхании прочитала «Постскриптум», а потом на всякий случай «Одиночество». - А эт ты здорово придумала! – сказал дядьКоль и потянулся в карман брюк. - Какое большое стихотворение! – восхищаясь, произнесла тётьВаль. – Долго, наверно, учила. Я улыбнулась, оделась и выбежала из школы. Плакать хотелось уже меньше. На крыльце курил охранник. Наверно, от "Одиночества".