Тук. Тук. Тук.
Я рвусь рысью, заглядывая в комнатушку. Сын спит… это хорошо.
Метнувшись к двери и не смотря в глазок, распахиваю.
Он стоит… улыбается виновато.
— Я не разбудил?
Сдавливаю подушечки пальцев, проклиная свет лампочки в подъезде. Тот делает его краше, чем мой муж был когда-либо.
— Я тебя люблю. - Едва слышно и впервые губами.
“Я тебя нет”, но вместо этого почему-то давлюсь слезами.
Он делает шаг, повторяя:
— Я… тебя… люблю.
Я себя нет.
Мне кажется, что это я всё разрушила. Что всё сейчас из-за меня… но он тут. Стоит и просто смотрит, думая, что нам делать. Мне хочется не реветь. Не жалеть. Не плакать. Не делать этот чудовищный шаг навстречу и не зарываться в его идиотскую курточку, которую сама же и покупала.
Впервые всхлипываю… Впервые гладит по голове, словно я какой-то котёнок.
— Очень тебя люблю, - повторяет мне, не позволяя себе быть громким, резким.
— Мы снова расстанемся, понимаешь?
Он молчит…
— Я тогда была не права, - говорю о той крайней ссоре, - и мне не стоило слушать кого-то. Просто…
— Тебе было страшно.
Вдыхаю его не меняющийся парфюм. Тот до резкости приторный, но сейчас не отталкивает.
— Мне до сих пор страшно.
Заводит нас внутрь, закрывает чужой замок. Я поднимаю глаза и… дёргаюсь, когда там раздаётся крик.
— Стой, - одергивает за руку, тут же разуваясь, - я сам, да?
Огибает, пока что-то внутри в очередной раз ломается. Хочется броситься туда, где только что мелькнула его спина. Хочется шептать сыну то, что не всегда помогает.
Я даже шевелю губами, повторяя выдуманную мантру и вслушиваясь в каждый шорох.
Сын плачет. Кричит и бьётся.
Я закрываю лицо руками и тихо стекаю на пол. Вцепляюсь в волосы, собранные в растрепавшийся пучок, не прекращая шептать…
Он справится?
— Папа?
***
Почему-то все говорят мне, как правильно жить. Почему-то все повторяют мне, что мы снова расстанемся. Почему-то все говорят, что мой сын - это так тяжело. Почему-то все говорят, что я должна быть и этому счастлива.
Почему-то все забывают… что я их не спрашивала.