— Сам ты сукин сын и подлец! Даже объясниться не даете!
Первый вытащил нож и передал его второму. Тот был явно невменяем.
— Ты слышал? Ты слышал? — лихорадочно говорил он. — Он сказал — сукин сын. Он обругал не только меня, тебя и нашу сестру, но и наших родителей. О, аллах, ты слышишь?
— Задень его, только не насмерть. Суд оправдает тебя.
Второй мужчина, раскрыв нож, стал медленно приближаться к Бабирханову. Глядя в его обезумевшие глаза, врач понял — этот не отступит.
— Повторяю еще раз тебе в лицо — сукин ты сын.
Психологически Бабирханов рассчитал точно. После последних слов нападавший должен был ринуться на него. Так и случилось. Но в следующий момент был сражен коротким, сильным ударом.
— Осторожно, — всполошился первый.
— Вдвоем на одного?! — грозно закричал Бабирханов и, не давая ему опомниться, ударом в солнечное сплетение уложил нападавшего на пол.
В нем клокотала злоба.
— Иди сюда, — приказал он первому, — тебя я упрячу за подстрекательство.
Вход медсестры совпал с криком скорчившегося на полу от боли. Увидев необычную картину, она заорала благим матом и вылетела из кабинета.
Первый мужчина, явно не из робкого десятка, спокойно подошел к доктору и, глядя на него в упор, отчеканил:
— Сегодня твоя взяла, доктор. Но смотри! Если я что-нибудь услышу или, того хуже, увижу, можешь прощаться с жизнью. Слово горца, запомни! Нас четверо. Не беда, если останутся трое. Подумай!
— Спрячь нож и уматывайся! А с Эсмирой… Да Эсмира сама все решит!
— А я говорю — нет!!!
— А мне на тебя наплевать! И давайте, дуйте отсюда, пока милиции нет. — Он помог встать второму, державшемуся за живот.
— Сегодняшний день я тебе припомню. Ты еще посмотришь! Оставь сестру в покое. Мое последнее слово. Честь сестры — честь ее братьев. Слово горца.
Едва они вышли, Бабирханов снял разорванный халат и подошел к зеркалу.
Весь подбородок был в крови, болела нижняя губа, разбитая в кровь.
Бабирханов умылся, причесался. Вспомнил последние слова. — Слово горца… Как клятва… А как они узнали? Вот черт… А медсестра где? — Он вышел, огляделся и вернулся. — Поликлиника словно вымерла. Ни больных, ни врачей. Но где они? — Бабирханов подошел к телефону. — Алло? Доктор, это я… Да, я… Что? Со мной ничего. Не понял? Какие бандиты? А-а-а… Нет, хотели ограбить… Да… Нет, незачем… Уже вызвали? Напрасно, напрасно… Мне только милиции теперь не хватает. — Он раздраженно повесил трубку, затем неожиданно рассмеялся.
Пугливо озираясь, вошла медсестра.
— Кто они? Знакомые ваши?
— И в глаза никогда не видел.
— Мужчины куда-то исчезли.
— Неудивительно. Было бы странно, если б кто-нибудь отважился помочь мне. — Бабирханов задумался.
В дверь заглянул больной.
— Можно, доктор?
— A-а, сосед… Заходите.
Таксист, сын тети Полины, уверенно расселся.
— Вот, — протянул он лист, — закройте бюллетень.
Бабирханов пробежал глазами диагноз.
— У вас геморрой? Пройдите за ширму.
Больной поначалу занервничал. Потом глянул в упор.
— Доктор, во-первых, мы с вами соседи. Во-вторых, за ширму не надо.
— Почему?
— Я уже вылечился. Закройте бюллетень и все.
Врач встал.
— Давайте за ширму. Если трещина, направлю к хирургу.
Рослый таксист тоже решительно встал.
— Нет, — твердо сказал он, — не надо! Закройте бюллетень и все дела.
— Но я должен осмотреть вас.
Таксист взял свой больничный лист и направился к выходу.
— Бюллетень вы мне не открывали, а теперь и закрывать не хотите. Вот спасибо!
Он потер затылок и поморщился.
— Болит? — участливо спросила медсестра.
— У того, я думаю, болит больше. Да уж ладно. Зови, кто еще там с фокусами.
Медсестра вернулась с Эсмирой и ее дочерью.
Бабирханов, подчиняясь какой-то неведомой силе, встал.
— Садитесь, — предложил он.
— Спасибо. — Эсмира села. — Доктор, я к вам по личному делу.
Медсестра, ревниво оглядев Эсмиру, недовольно хмыкнула. — Тоже по личному? — Затем, прихватив лежавшие на столе истории болезни, торопливо вышла.
— Они приходили? — не глядя на него, спросила Эсмира.
— Да.
— И ко мне зашли. Шум, гам. А младший с ножом на меня. Старший с трудом оттащил.
— Я с удовольствием проучил бы младшего.
— Но он мой брат. Каким бы ни был — брат.
Бабирханов возмутился.
— А позорить меня на работе? Это можно? Не обижайся, но я предприму кое-какие меры.
Эсмира решительно встала.
— В таком случае нам не о чем говорить!