— Ну, ты с образованием, культурный. А они…
Бабирханов недовольно перебил ее.
— Выходит, понятие чести свойственно только необразованным, некультурным?
— Да ты к словам-то не придирайся. Оставь ее. Приведи семью. У тебя такая дочь.
— Дочку я люблю, — не сразу ответил Бабирханов. Затем резко повернулся к ней. — Тетя Полина, прошу вас, в своей семье я разберусь сам. Всем доброжелателям, и вам в том числе, большое спасибо. Договорились?
Тетя Полина встала.
— Ну, как знаешь. Хотела как лучше…
— Спасибо, — перебил он ее, — большое спасибо.
— Конечно, она симпатичная, хорошенькая, честная. Но ведь у тебя семья. — Она неожиданно подалась вперед, к нему и тише добавила. — Был бы с умом и потихоньку бы все наладил. И волки сыты, и овцы целы. Ну, я пошла.
Неожиданно, откуда ни возьмись, перед Бабирхановым вдруг вырос второй брат Эсмиры.
Вид у него был самодовольный, наглый. Прищуренными от удовольствия глазами он смотрел на Бабирханова, пытаясь спровоцировать драку.
— Сукин сын, — прохрипел он, — пройдем за угол, поговорим.
В конце двора показался отец с большим арбузом в руках. Бабирханов подбежал к нему, взял ношу, и они присели.
— Не меня ждешь? — спросил отец.
— Тебя.
— Знаю. Вот твои ключи.
— Найду, папа, найду, — послушно отвечал Бабирханов, — вот увидишь, найду.
— Днем я заезжал домой, отдохнул, потом поехал на набережную. По-моему, наша бакинская набережная одна из лучших. Ты согласен?
— Согласен, папа, согласен.
Отец помолчал, украдкой наблюдая за сыном.
— Сегодня звонила Светочка, внученька моя родная…
— Да? Что она говорила?
— Просила, чтоб ты приехал и забрал их оттуда.
— Я их туда не посылал, — упрямо ответил сын.
— Не кипятись. Бог с ней, с Лалой, но Света…
Сын тронул его за рукав.
— Папа, умоляю тебя, не вмешивайся. Я умоляю тебя, слышишь? Мне и так тяжело.
— Бери такси и привези их.
— Да пойми, дорогой ты мой, я ей нужен так же, как шифоньер или пианино в доме. Не больше. Она никогда меня не любила. Ей просто нужно было более или менее удачно выйти замуж. И тут я случайно подвернулся.
— А ты? — Отец посмотрел в глаза сыну. — Ты-то любил ее?
Бабирханов промолчал.
— Не знаю. Может быть. Но потом остыл, когда стал замечать ее деловое отношение к семье. Именно деловое. Это меня оттолкнуло.
— И притянуло к Эсмире, да?
Бабирханов не выдержал. Сорвавшись с места, он быстро зашагал прочь, раздраженно приговаривая:
— Я же просил тебя, папа, я же просил тебя, папа…
Старый Бабирханов грустно покачал головой.
— Влип, влип. Весь в меня!
Обиженный на все и на всех, Бабирханов не заметил, как оказался на улице. Он шел быстро, никого вокруг не видя и не слыша. Его любимая улица — проспект Нариманова, бурлила своей жизнью. Повсюду — то там, то здесь слышались веселые голоса, шутки, смех. Вот двое парней, наперебой что-то рассказывающие миловидной девушке, громко захохотали. Девушка рассмеялась тоже, скорее, в знак солидарности. Вот взвизгнул тормозами новенький «жигуленок», из которого выскочил солидный мужчина и почти бегом направился к уже закрывающемуся гастроному. У павильона вод хныкал мальчуган, тщетно пытавшийся разжалобить свою мать.
Бабирханов внезапно остановился, поймав себя на мысли, что целенаправленно идет в никуда. Волнение не покидало его, наоборот, крепло и переходило в раздражительность. Он был зол, — не на отца, а вообще на все. Что-то мучило его, не давало покоя.
Неопределенность — состояние гнетущее. Человек привыкает ко всему — и к неожиданной радости, и к непредвиденной трагедии. К неопределенности — не может.
Он нашарил в кармане монету и позвонил из первого попавшегося ему на пути телефона-автомата.
— Ну, как ты там? — нетерпеливо спросил он, услышав до боли родной голос.
Эсмира тяжело вздохнула.
— Чего ты от меня хочешь?
— Тебя.
— Возвращайся в семью.
На миг он, растерявшись, потерял дар речи.
— Что? Что ты сказала? Повтори, — глухо простонал он.
Казалось, она была непоколебима.
— Забудь меня. Приведи жену. И не звони больше.
— С ума сошла! Что с тобой?
— Приведи жену. Я прошу тебя. Очень прошу.
— Выходит, ты меня не любила? — жестко, повысив голос, спросил он.
Эсмира промолчала, потом шумно перевела дыхание.
— Тебе не надо знать об этом.
— Что с тобой сегодня? У тебя болит что-нибудь?
— Ничего у меня не болит.
По паузе Бабирханов понял — сама не своя.
— Не узнаю себя, — сердито начало она, — я на все вдруг стала болезненно реагировать. До трех-четырех не сплю. А утром встаю с тяжелой головой.