— Маил, что ли?
— Он, он.
— Ну, так бы сразу и сказали. А то пришли, сидите, молчите. Я же не могу вас всех упомнить, — недовольно проворчал он.
— Как его состояние? — не удержалась мама.
— Состояние, к сожалению, не обнадеживающее. Когда впервые вы показали его врачу?
— Года четыре назад.
— Вот видите, — начал он, — четыре года, а сюда он попал год назад. Три предыдущих года ушли на углубление депрессии. Шизофрения упрочилась и довела до дефективного состояния. Какими препаратами вы лечили его дома?
— Не помню названия, но могу найти, дома где-то записано…
— Не стоит утруждать себя, — прервал ее врач. — Я лечу другим способом.
— Каким? — спросил Бабирханов.
Врач развел руками — мол, так просто не объяснить.
— Доктор, а он сможет вернуться к нормальному образу жизни, хотя я прекрасно понимаю, что шизофрения не вылечивается, — спросил Бабирханов.
— Вот именно, — согласился доктор, — шизофрения не вылечивается, шизофрения только заглушается. И чем больше мы ее заглушим, тем лучше для нас и для больного.
— А потом? — спросила мать.
— А потом — все сначала.
— Значит, он регулярно будет у вас лечиться?
— Выходит так.
Женщина на некоторое время лишилась дара речи. Маил обречен до конца своей жизни!
— А если в Москву? — упавшим голосом спросила она.
— Хоть в Нью-Йорк. Методы и результаты будут те же.
— Спасибо. Вы очень гуманны, — Бабирханов отвернулся и, достав носовой платок, незаметно утер набежавшие слезы.
Врач сконфузился, заерзал на месте. Мама, не в силах управлять собой, встала.
Всю дорогу до дома они молчали. Потрясение было велико. Оба, мать и сын, медики по образованию, верили до сегодняшнего дня в лучшее, хотя каждый в отдельности отлично сознавал — болезнь безнадежна. Тем не менее надеялись. Питались иллюзиями, которых в суровой действительности нет. Есть жесткий факт — сын и брат заживо перечеркнут жизнью, отвержен ею. Это больнее, чем смерть.
Человек — удивительное создание. Порой он может совершить невозможное, порой не может даже то, что подвластно каждому. Единственное, что не покидает человека никогда, это надежда. Все живут надеждами. Каждый — своей. Доброй или злой. Высокой или низменной, но надеждой. Она, эта надежда, спасает в самые трудные минуты, помогает. Отнять ее у человека это все равно, что лишить его кислорода. С фактом утери надежды никто мириться не в силах.
Мать и сын поднялись на третий этаж. Как только открылась входная дверь, Бабирханов ощутил острый запах валокордина, растворившийся и устоявшийся по всей квартире. Он вопросительно глянул на мать.
— Утром легонько прихватило, — поняла она.
Сын переобулся и прошел в гостиную. Мать по многолетней привычке уселась на диване, поджав под себя больные ноги.
— Не убивайся, мам. Переживаниями не поможешь. Сгубишь только себя. А нам с тобой нужны силы. У нас двое таких.
Мать не ответила. Уставившись в одну точку, она о чем-то думала, глаза ее блестели. Присмотревшись, Бабирханов заметил слезы.
— Ты помнишь дворничиху Шуру, у которой было четверо детей — Витя, Лида, Борис и Тома? — спросил он, словно не замечая состояния матери.
Она не ответила.
— Так вот, — подвел он уверенно резюме, — там нормальный был один только Борис. — Он так говорил, словно открывал Америку, словно мама об этом не знала.
— Сама виновата, это я погубила твоего брата, — горько сказала она. — Я и твой отец. Это он вынуждал меня избавиться от третьего ребенка. Приносил какую-то гадость, чтобы я пила. Однако ребенок родился. И родился здоровым, крепким, красивым. Вероятно, те лекарства дали свои плоды теперь. Какая же я несчастная! Я должна умереть! — крикнула она, с силой ударив себя в грудь.
Сын испуганно подскочил к матери.
— О чем ты, мама? При чем здесь ты? Все не так, как ты думаешь. Ты вообще привыкла брать на себя все беды, которые обрушились на кого-то. Возьми себя в руки. О чем ты говоришь? Ну, ладно, — он решил перейти в контрнаступление, повысив тон, — допустим ты виновата. Допустим. Но как ты могла знать тогда, что будет теперь? Следовательно, не могла. А раз не могла, значит, не виновата. Кроме того, никто никогда не может гарантировать здоровья будущему ребенку.
— И все же я виновата, — горько прошептала она, — мне надо было быть всегда начеку. Не уследила…
Она уже немного успокоилась и теперь сидела, откинувшись на спинку дивана и раскинув руки.
Сын промолчал. Затем решил чем-нибудь заняться. Он включил телевизор. Полилась народная азербайджанская мелодия. Не глядя на мать, он, насвистывая вполголоса, прошел на кухню и поставил чайник. Открыл холодильник. Куры, которых он принес сюда два дня назад, так и лежали в морозильнике нетронутыми. Стараясь не шуметь, положил одну из них в холодную воду. Минут через двадцать он подал матери свежезаваренный чай, который она выпила не без удовольствия. Попросила еще. Сын принес второй стакан.