Развод я оформил в тот же года и сделал всё, чтобы жена не получила ни копейки. Сын остался со мной, потому что Лариса нигде не работала и жить переехала к своему любовнику – всё это явно не в её пользу сработало. Марк наш разрыв воспринял в штыки, хотя на чью-то одну конкретную сторону не вставал: с одной стороны он понимал, почему его мать «налево пошла», но и одобрить такого не мог, так как «многие семьи проходят через дерьмо, нужно было головой думать». Вообще тот день вошёл в список моих худших, но сыну я не устроил разбор полётов за грубость и мат лишь потому, что чертовски устал и на тот момент был с ним полностью солидарен. Жаль только, что выводы для себя я так и не сделал, потому что, предоставленный самому себе, Марк избаловался, распустился и вышел из-под контроля совершенно. Как итог – я уже восемь лет возвращаюсь в тихую пустую квартиру, в одиночестве ужинаю и ложусь спать. Заваливаю себя работой каждый Божий день, лишь бы приходить в эти квадратные метры, которые так и не стали родными, как можно позже и не чувствовать себя таким одиноким.
Получалось ли?
Едва ли.
Я был одинок так же, как и пятидесятидвухгерцевый кит на дне океана.
Сон мой всегда очень чуткий, и только благодаря этому я всё ещё помню, как выглядит мой сын, который вваливается в квартиру около двух часов ночи. Марк постоянно где-то пропадает – скорее всего, в клубах, – иногда не появляется дома по паре дней, на звонки отвечает редко, а если и отвечает, то недовольно, и когда всё же возвращается, чаще всего бывает нетрезв. Совсем как сейчас. Нет, он не пьян в стельку, его не трясёт от того количества алкоголя, которое он выпил, и взгляд не стеклянный, разве что немного поплывший; когда его глаза привыкли к темноте – вообще-то, свет от луны и подсветка искусственного камина давали достаточно света, – он разглядел мой силуэт, и его губы разъехались в такой типичной пьяной ухмылке.
– Папуля! А ты чего не спишь? Я тебя разбудил? Или ты не один?
– Надеюсь, однажды я доживу до того дня, когда ты, наконец, повзрослеешь, – устало ответил, сдавив пальцами переносицу.
Мой рабочий график не позволял заводить даже обычные интрижки, и Марку было прекрасно об этом известно. Хотя стоп, откуда? Мы уже давно перестали быть отцом и сыном в том самом смысле, в котором должны были бы. Теперь я для него – обычный банковский счёт, в который можно заглянуть в любое время, когда приспичит, а он для меня так и остался сыном, хотя я его совершенно не знаю. Не знаю, что ему нравится, о чём он мечтает, куда хотел бы поехать; чего ждёт от жизни, или каких целей хочет добиться на жизненном пути. Хотя ответы на два последних вопроса напрашивались сами собой: если человек круглые сутки пропадает по клубам и Бог знает, где ещё, при этом целиком сидя на отцовской шее, то картина очевидна и не слишком весела.
Но, возможно, в этом и есть суть? Вот тот рычаг давления?
– А что тебе не нравится? – удивляется как будто по-настоящему. – Что воспитывали, то и выросло. А-а, погоди-ка, ты в моём воспитании мало участвовал, так что никаких претензий теперь, лады?
Скинув, как попало, с ног кроссовки, он шатко, но твёрдо двинулся в сторону своей комнаты, когда я его снова окликнул. По его лицу расползлось это недовольное выражение, а глазах читалось одно-единственное желание – поскорее доползи до кровати и отключиться по меньшей мере часов до двенадцати дня. Я был плохим родителем. Этого никак не исправить, потому что самые важные качества и жизненные установки прививаются именно в детском возрасте, но я мог попытаться вбить в его голову хотя бы что-то полезное сейчас, чтобы этот балбес не загубил свою жизнь окончательно.
– Вот, значит, как... Хорошо. Но тогда и ты не обижайся на меня.
Не говоря больше ни слова, я ушёл к себе, прикрыв дверь, и через минуту услышал, как хлопнул дверью своей комнаты сын. Я много лет закрывал глаза на то, что из него выросло, позволял ему делать, что хочется, и каждый месяц подкладывал деньги на карту, даже не задумываясь о том, что разрушаю собственного сына, так что в одном он был прав: я виноват в том, что Марк такой. Ещё некоторое время была слышна его возню вперемешку с приглушёнными ругательствами, а после стихли и они, когда Марк, наконец, уснул, даже не подозревая, что ждёт его днём.
Потому что утром я первым заблокировал все его карты.
На свежую голову всё всегда воспринимается по-другому, не так, как ночью, поэтому я сперва заглянул к нему, чтобы убедиться, что всё делаю правильно – хотя бы на этот раз. Он спал на неразобранной кровати, даже не раздевшись, уткнувшись лицом в подушку; я приоткрыл окно, чтобы запах перегара выветрился, и присел на краешек кровати, пытаясь разглядеть в чертах лица хоть что-то, что напомнило бы мне прежнего Марка. Он ведь в детстве был довольно тихим и послушным ребёнком, всегда вежливо ко всем обращался, на всё спрашивал разрешение и никогда никому не перечил. Все, кто знал нашу семью, всегда удивлялись его некоторой взрослости в поведении, «пророчили», что он непременно станет ответственным человеком в будущем и многих высот добьётся собственными силами. Помню, как не мог на него нарадоваться, гордился, приводил всем в пример, когда друзья жаловались на своих неугомонных детей. А что теперь? Теперь их неугомонные дети стали гордостью своих родителей, а я, похоже, проиграл эту жизнь по всем фронтам.