Похоже, я был здесь самым плохо одетым и самым здоровенным посетителем. На стоптанных сапогах звенели большие калифорнийские шпоры. На изношенных джинсах темнело пятно крови. Я, правда, побрился, но длинные, отросшие лохмы не делали меня красивее. И, конечно же, на поясе висел шестизарядник в кобуре и нож, а в руке я держал винчестер.
Миссис Уоллен, хозяйка ресторана, помнила меня.
- Как поживаете, мистер Сакетт? - спросила она. - Вы только что приехали?
- Четверо из нас приехали, - сухо ответил я, - а двоим не удалось.
На меня оглянулся Титус.
- Апачи?
- Ага. Человек пятнадцать-двадцать.
- Уложили кого-нибудь?
- Некоторых, - сказал я и уселся за столик у стены, где я мог видеть дверь и прислонить винтовку.
- Если вы убили пару индейцев, - сказал один из офицеров, - вам повезло.
- Мне повезло, - согласился я.
Миссис Уоллен, которая, как и любая женщина на Западе, знала, что нужно голодному мужчине, уже поставила на стол кофейник и чашку. Затем принесла кусок бекона и перец с бобами - обычную еду для тех мест.
Я с удовольствием ел, и постепенно напряжение спадало. Человек в бегах или в драке постоянно находится на взводе, он всегда напряжен, как струна.
В ресторане царила приятная атмосфера, и хотя я не любитель вступать в разговоры, мне нравится быть среди людей. У нас в семье самым общительным был Оррин. Он легко заводил разговор, умел и говорить, и слушать. Он хорошо играл на гитаре, а пел, как настоящий валлиец. Если Оррин войдет в комнату, переполненную людьми, то через десять минут подружится со всеми.
А я был спокойным парнем и достаточно дружелюбным, хотя знакомится не умею. Таким уж я уродился и не жалею об этом. Мне нравится сидеть особняком и слушать разговоры, нравится пить кофе и размышлять.
Когда у Оррина намечаются неприятности, он вначале попробует уговорить противника на мировую, хотя дерется в любой схватке любым оружием, если тот его не послушает. Тайрел - тот покруче. Он хороший парень, но не любит, когда на него давят или наезжают. Не уступит никому ни дюйма. Если придешь к Тайрелу в поисках неприятностей, получишь сполна. Я же не был ни болтуном, ни смутьяном. Если кто-то хотел меня разозлить, ему нужно было постараться, но тогда уж я отвечал в полную силу.
В свое время я заарканил много полудиких лонгхорнов и отловил немало мустангов. Когда разговор заходит о скорости стрельбы, мы с Тайрелом никак не могли решить, кто из нас лучший. Стрелять мы научились, когда еще под стол пешком ходили.
Сидя в тихом зале ресторана, чувствуя, как расслабляются мышцы и исчезает усталость, я прислушивался к разговорам за соседними столиками и думал, будет ли у меня когда-нибудь собственный дом. В последнее время я уже почти перестал в это верить.
Мой дом был там, где я вешал свою шляпу, а остальные посетители жители Тусона просто вышли поужинать воскресным вечером. Дома в холмах мы по воскресеньям одевались в выходную одежду и ехали в церковь.
В те дни все любили эти сборища. Мы слушали, как проповедник распространяется о наших грехах, некоторые даже вроде как гордились, что сумели так много нагрешить, но стыдливо опускали глаза, слушая принародную выволочку, а некоторые удивлялись, что вообще успели набрать провинностей перед Богом, потому что работы было столько, что на грехи времени не оставалось.
Мы старательно, хотя иногда не в тон, хором пели гимны, а после службы садились под деревья с корзинками для ланчей, а женщины начинали меняться едой. Эмми Татум лучше всех в округе мариновала арбузы, а сидр старой Джинни Блэнд, был такой шипучий, что вышибал слезу.
Это было давно и далеко отсюда, но иногда я закрывал глаза и слышал, как поют "На грозных берегах Иордана" или "Скала времен" или тот гимн о церкви в диких лесах. Одежду все шили дома. Мне было лет шестнадцать, когда я в первый раз увидел купленные в магазине брюки и сапоги. Свои мы тачали сами из выделанной кожи.
Один из офицеров подошел к моему столику.
- Не возражаете, если я присяду?
- Пожалуйста, - сказал я. - Меня зовут Сакетт. Уильям Телль Сакетт.
Он протянул руку.
- Капитан Левистон. Вы упомянули стычку с апачами. Вы разглядели кого-нибудь из них?
- Ну, они были не из резервации, если вы это имели в виду.
- Откуда вы знаете?
Я лишь посмотрел на него.
- По запаху. Прежде чем приехать в наши края, они долго путешествовали по пустыне. Их лошади, судя по навозу, щипали растения пустыни, которые они едят только тогда, когда корма больше нет.
- Вы сказали, что застрелили кого-то?
- Троих... Одного ранил, но не добил.
Он недоумевающе взглянул на меня, и я пояснил:
- Он был слишком хорошим воином, капитан. Двоих я застрелил, а одного зарезал, когда они до меня добрались. Второй дрался, как тигр. Мне показалось, что он парализован, поэтому я оставил его лежать в пустыне.
- Вы были не одни?
- Со мной еще трое. Наверное, они тоже подстрелили парочку индейцев.
- Вы потеряли двоих?
- Тейлора и Билли Хиггинса. Я даже не знаю, как звали Тейлора. А подобрать тела мы так и не смогли. Как только представилась возможность, мы сбежали.
- Теперь о мертвых. Не было ли у одного из индейцев шрама на щеке? Я понимаю, что прошу слишком многого.
- Нет... среди мертвых такого не было. На мертвых я шрама не заметил. Но у того, кого я оставил в живых, был.
Глава третья
Капитан Левистон вздохнул.
- Вы можете пожалеть, что не убили его, мистер Сакетт. Это был Катенни, один из самых опасных и неуловимых апачей.
- Он был очень плох, капитан, и я к тому же не люблю убивать поверженных и беззащитных воинов.
Левистон улыбнулся.
- Понимаю ваши чувства, но боюсь, кое-кому они не понравятся. Есть люди, которые считают, что индейцев надо уничтожить всех до единого.
Сидевшая в противоположном конце комнаты блондинка явно прислушивалась к нашему разговору, хотя делала вид, что занята только едой.
- Капитан, я дрался с теми индейцами, потому что они на меня напали. Я их за это не виню, поскольку это их образ жизни. Они воевали всегда, во всяком случае, так утверждают самые старые индейцы пима и папаго. Они привыкли воевать, а мы привыкли отвечать им тем же самым. Когда-то побеждаем мы, когда-то они. До мирной жизни нам еще далеко.