Сначала он до смерти перепугался. Его ужалили ночью, яд уже несколько часов находился в организме. Поздно уже было делать надрез и высасывать яд. Лекарствами он не запасся и помочь себе ничем не мог. Со своего холма он мог видеть далеко на север вдоль реки, до самой Небраски, как ему казалось. Обидно, что такое случилось почти на виду у того места, куда он направлялся. У него и вода почти кончилась, поскольку, находясь так близко от реки, он не слишком ею запасался.
На холме негде было спрятаться от солнца. Он прикрыл лицо шляпой и лег головой на седло, стыдясь собственной беспечности. Он впал в забытье и вел долгие разговоры с Роско. Он ясно видел его лицо. Роско вроде не винил его в своей смерти. Если ему самому суждено умереть тоже, это уже большого значения не имело.
Но Джули не умер. Однако нога болела ужасно. Ночью начался дождь, и ему ничего не оставалось, как сжаться под одеялом. Зубы начали стучать помимо его воли. Он чувствовал себя настолько скверно, что не возражал бы умереть.
Но утром на жарком солнце он быстро обсох. Ощущал слабость, но умирать вроде не собирался. На ногу он старался не смотреть. Она выглядела так скверно, что он не знал, что и думать. Попадись ему доктор, тот наверняка отрезал бы ее, и все тут. Если Джули пытался согнуть ее хоть чуть-чуть, его пронизывала резкая боль, но тем не менее ему необходимо было добраться до реки, иначе он умрет от жажды, несмотря на дождь. Он был так слаб, что не смог собрать воду.
Джули встал, но не смог опереться на правую ногу. Он перевалился животом через лошадь и доехал до реки. Прошло три дня, прежде чем у него хватило сил вернуться за седлом. Поездка к реке вымотала его на столько, что у него не было сил пуговицу расстегнуть. Рано утром ему удалось подстрелить журавля, и мясо несколько взбодрило его. Нога все еще не пришла в норму, но и не отвалилась. Он уже мог слегка на нее наступать.
Через пять дней после того, как его ужалила змея, он оседлал лошадь и поехал вдоль реки. После Доджа ему не встретился ни один человек. Он беспокоился по поводу индейцев, в его состоянии он стал бы для них легкой добычей, но вскоре Джули настолько устал от одиночества, что не прочь был бы даже встретить одного-двух индейцев. Он уже начал сомневаться, а есть ли во обще люди здесь, на севере.
Ближе к Небраске равнина приобрела коричневый оттенок. Хотя Джули уже убедился, что скорее всего не умрет, он постоянно мучился от приступов головокружения, когда в глазах мутилось и выделялась обильная слюна. Ночью он просыпался от того, что говорил с Роско. Его это смущало, хотя вокруг никого не было.
Но он продолжал ехать. Ручьи стали попадаться чаще, и он перестал беспокоиться насчет воды. Однажды ему показалось, что он заметил вдалеке всадников, но когда он повернул к ним, то увидел двух бизонов, потерянно стоящих посреди прерии. Джули было прицелился в одного, но решил, что такого количества мяса ему не нужно, а если он убьет одного, другому будет так же одиноко в прерии, как и самому Джули. Он поехал дальше и вечером убил большую дикую курицу, бросив в нее камень.
Через три дня он увидел Платт, извивающийся между холмами. Вскоре он напал на наезженную фургонами дорогу и дальше придерживался ее.
Немного погодя он заметил одинокий деревянный дом в полумиле от реки. Рядом располагалось несколько загонов и сараев, и недалеко пасся довольно большой табун лошадей. Джули захотелось заплакать – это значило, что он все-таки не заблудился. Никто не станет строить дом, если поблизости нет города. После стольких одиноких недель в прерии он понял, что любит города, хотя, вспомнив, что ему пришлось пережить, он уже не слишком надеялся найти Элли. Разве способна женщина преодолеть такое расстояние?
Когда он приблизился к дому, то заметил старика, едущего от реки на лошади, с которой стекала вода. К северу от реки Джули заметил еще лошадей. Старик был сед и по виду явно мексиканец. Через седло перекинуто ружье. Джули остановился, чтобы подождать старика.
Старик смотрел главным образом на его ногу. Джули и забыл, как безобразно он выглядит, он даже запамятовал, что нога все еще желтая и голая, поскольку он срезал штанину, когда конечность слишком распухла.
– Плохо дело? – спросил старик по-английски.
– Было хуже, – ответил Джули. – Огаллала далеко?
– Двадцать миль, – сказал старик. – Я – Чоло. Пройдите в дом. Вы наверняка голодны.
Джули не стал спорить. Он почти забыл, что люди могут есть за столом, в доме. Он столько времени продержался на полусыром беконе или дичи, что засмущался при мысли о нормальном столе. Он знал, что вид его непрезентабелен.