— История, начала которой я не ведаю,— наконец сказал Тротби и с грустью взглянул на своего толстяка. Тот ответил ему ласковым взором, в коем отчего-то сквозило некое сожаление.— С того дня, как я поселился в Асгалуне у дяди, жизнь моя словно перевернулась. Только в доме я мог чувствовать себя свободно и спокойно. Стоило мне выйти на улицу, как рядом или поблизости оказывались очень странные люди; самый вид их внушал мне робость. Мутные глаза, неровный шаг, нервные жесты… Я, мальчик, не раз замечал, что рассеянный взгляд такого вот безумца становится вдруг ясным и осмысленным, едва лишь направляется на меня. Я, молодой человек, давно привык к этому вниманию, и сердце мое уже не замирает от мистического ужаса, когда я выхожу из дома. Но год назад со мной случилось нечто и вовсе необъяснимое.
Дядя уехал по делам в Туран; я остался, окруженный множеством слуг и восемью наставниками. Мне было скучно, ибо друзья мои — благородный Сим и баронет Ааза Шаб-Бин — также покинули город, отправившись в приятное путешествие по морю Вилайет. Два дня я провел в томлении в четырех стенах своей комнаты, а на третий… Я проснулся до света и долго лежал, не открывая глаз. Неожиданный шум во внутреннем дворе дома заставил меня очнуться от дремы и выглянуть в окно.
Слуги толпились на краю науза, в котором плавали привезенные мною из Кофа золотые рыбки. Но не на рыбок смотрели они, не ими любовались и не ими восхищались.
Я открыл створку окна и приказал всем замолчать и расступиться. Следующий момент моей жизни — всего лишь краткий миг — я запомню навсегда… В первом солнечном луче, посреди зелени моего двора, на чьем-то плаще лежала прекрасная незнакомка. Тотчас сбежав вниз, я бросился к ней.
Ее белое одеяние, покрытое пылью и грязными разводами, было разорвано от плеча до груди; светлые волосы спутаны; тонкое нежное лицо бледно; на чистом высоком лбу запеклась кровь. Она не двигалась, не открывала глаз и, кажется, ничего не слышала.
Я резко обернулся к слугам. «Кто это? Откуда она здесь? Что с ней?» Растерявшись, они мямлили несусветную чушь, и я, наверное, вовсе не получил бы ответа на свои вопросы, если б не Гиддо. Его комната — рядом с моей; он всегда чувствует, когда я пробуждаюсь, и терпеливо ждет моего зова.
— Я спешу к месьору наследнику, одеваю его и заплетаю в косы его пышные волосы,— поспешил объяснить Гиддо спутникам.
— У меня не пышные волосы,— с неудовольствием сказал Тротби.— Я не женщина и не юный паж, который завивает по вечерам жалкую поросль на своей голове. Как у всякого кофийско-го рыцаря, мои волосы прямы, густы и длинны, вот и все.
— Похвальная скромность…— проворчал толстяк, но развивать тему далее не стал.
— Гиддо порою бывает невыносим,— шепотом поделился Тротби с Рыжей Соней, а вслух продолжал: — Я уже отчаялся вытрясти из этих кретинов правду, как тут подошел мой верный Ги.
Он схватил за ворот старшего, грозно нахмурил брови и прорычал…
— Я прорычал то же самое, что месьор сказал вежливо,— опять влез толстяк.
— Если ты будешь меня перебивать, я отправлю тебя дозором.
— Дозором? Ну уж нет. Я тебя не оставлю.
Тротби вздохнул и немного погрустнел. Судя по всему, он отлично знал, что спорить с Гиддо бесполезно.
— Хорошо, поезжай рядом, только не мешай мне рассказывать.
Толстяк милостиво кивнул, соглашаясь.
— Итак, Гиддо быстро добился от старшего признания. Оказалось, что двое слуг, как обычно, отправились на базар, к зеленщику и мяснику. На обратном пути они решили завернуть в таверне, чтобы выпить по кружке вина. Улицы были еще пусты, утро только брезжило, в полумраке виднелись лишь неясные очертания домов и башен… Чудесное время! Всё вокруг — каждое дерево, каждое окно и каждый камень на дороге — кажется исполненным некого тайного смысла, и душа готова уже постичь сей смысл, но… Наступает рассвет. Солнечные лучи окрашивают земную жизнь в иные цвета; состояние души меняется; великая тайна бытия остается неразгаданной. Слишком коротко предрассветное время…
Не смотри на меня, мой верный Ги, таким укоризненным взором. Да, я отвлекся от сути повествования, однако наши новые друзья все поймут и простят меня, не так ли?
— Но…
— Замолчи, Ги. Я продолжаю. Конечно же, слуги не отягощали себя подобными размышлениями и не глазели по сторонам. В предвкушении вина они без умолку болтали. Вдруг лошадка одного из них заржала и встала как вкопанная. На холодных камнях дороги лежала девушка… Она так поразила их своей небесной красотой, что они подняли ее и, так и не заехав в таверну, повезли в дом моего дяди. Здесь они стали брызгать на нее водой из науза, пытаясь привести в чувство, но безуспешно.
Как только я услышал эту историю в их сумбурном изложении, я велел Ги немедленно приняться за исцеление несчастной. Он имел некоторый опыт в знахарстве и нередко помогал мне, а особенно дяде, при простудах и зубных болях. Теперь ему предстояло вылечить прекрасную незнакомку.
Гиддо с честью справился с сим делом. Девушка открыла глаза, обвела затуманенным взором наши лица… «Как звать тебя?» — почему-то шепотом спросил я. «Соломия»,— слабым голосом ответила она.
Стоит ли говорить, что она осталась в доме, ибо была совсем слаба и беспомощна? Стоит ли говорить, что меж нами вспыхнуло то божественное чувство, кое люди называют любовью?
Не стану описывать дни, проведенные рядом с Соломией. Скажу одно: я был счастлив. Коротко она поведала мне свою печальную историю. Некий купец похитил ее из Кутхемеса (но родина ее — Аквилония, а в Туране она жила с дедом и теткой) и привез сюда, в Шем. Ночью, на дороге в Асгалун, на них напали разбойники. Пока купец и охранники сражались за свою жизнь, девушке удалось бежать. Один разбойник заметил ее и бросился в погоню. Догнал он ее лишь в городе… Жаль, что меня не было тогда с нею… Пытаясь вырваться из цепких лап негодяя, Соломия отчаянно сопротивлялась. Но разве могла она одолеть негодяя? Он ударил ее по голове, и последнее, что она увидела, был всадник, мчащийся по пустынной улице.
Соломия считает (и я с ней согласен), что всадник тот спас ее. Иначе разбойник непременно уволок бы ее в свое логово. Только… Куда же он делся? И почему спаситель бросил девушку? На эти вопросы мы не знаем ответов и вряд ли когда-либо узнаем…
Затем… Затем вернулся дядя. Я объявил ему о своем твердом решении взять Соломию в супруги. Он не возражал. Напротив! Мой старый добрый Лансере даже заплакал от счастья!..
В этом месте рассказа Тротби толстяк заметно помрачнел. Он пробурчал себе под нос что-то вроде «недолговечной радости земной» и отстал от спутников на несколько шагов. Он явно не желал слушать продолжения…
— Все разрушилось в один день… Купец, который похитил Соломию из Кутхемеса, оказался сыном советника. Мы узнали об этом позже, когда… Когда в день моей свадьбы, на рассвете, в дом пришли стражники, и с ними — Лобл. Они обвинили дядю в убийстве (а накануне произошло ужасное происшествие: неизвестный пробрался во дворец наместника и отравил его); они связали ему руки и увели в темницу…
— И ты не вступился? — изумленно воскликнула Соня, до сего момента внимавшая Тротби хмуро и с недоверием.
— Вступился. Я успел заколоть одного стражника и ранить другого, но дядя неожиданно оттолкнул сотника и бросился между нами… «Я не хочу, чтобы ты тоже стал их жертвой»,— с горечью сказал он, глядя мне прямо в глаза. Тогда я повернулся и ушел к себе…
— У него был повод отравить наместника? — деловито поинтересовалась девушка. Кажется, она уже составила свой план освобождения дяди и теперь намеревалась обсудить его со своими попутчиками.
— Нет! Тот был его другом — единственным другом во всем Асгалуне. Они часто встречались, вспоминали молодые годы… К несчастью, именно в тот роковой день дядя действительно посещал наместника, желая лично пригласить его на свадьбу. Но он не убивал его!
— Не понимаю,— рассердилась Соня.— Как же ты мог оставить дядю в темнице и уехать с Лоб-лом?
— Он вышел из темницы. Но какой ценой… Сын советника, купец Аххаб, явился ко мне как-то и предложил такую сделку: я возвращаю ему Соломию, а он договаривается с градоправителем Хайме и тот отпускает моего дядю на свободу.