Меня разбудили два сержанта и отвели в полицию, оттуда в тюрьму; я пробыла там неделю, пока они наводили справки, кто я да откуда явилась. Я ничего не хотела говорить, боялась: а вдруг что-нибудь в Ивето случилось.
Однако они до всего докопались и после суда выпустили меня.
Пришлось снова подумать о куске хлеба.
Я хотела поступить на место, но все не удавалось, потому что я в тюрьме побывала.
Тогда я вспомнила старого судью, который во время суда все на меня поглядывал, как старикашка Лерабль в Ивето. Я пошла к нему. И не промахнулась. На прощание он дал мне сто су и сказал:
— Я буду каждый раз давать тебе по сто су, только приходи не чаще двух раз в неделю.
Я сразу смекнула, в чем дело — понятно, в его-то годы! Потом меня осенило. Я подумала: «С молодыми, конечно, приятно, весело, да что с них возьмешь! Старики — другое дело». И потом я уже раскусила их, этих старикашек с обезьяньими глазками и постными рожами.
Знаете, что я стала делать, сударь? Я одевалась, как кухарочка, которая возвращается с рынка, и ходила по улицам, высматривая моих кормильцев. Теперь они сразу попадались на удочку. Встречу и тут же вижу: «Этот клюнет».
Подходит ко мне. Заводит разговор:
— Добрый день, мамзель!
— Добрый день, сударь!
— Куда это вы идете?
— Домой, к своим хозяевам.
— А далеко ли ваши хозяева живут?
— Кому близко, а кому далеко!
А уж он не знает, что дальше говорить. Я нарочно иду помедленнее, чтобы он мог объясниться.
Ну, тут он шепчет мне на ухо разные любезности и потом начинает просить, чтобы я пошла с ним. Сами понимаете, я заставляла себя долго уговаривать, наконец уступала. Каждое утро мне попадались два-три старичка, и все вечера у меня оставались свободные. Это было самое хорошее для меня время. Ничего я к сердцу близко не принимала.
Но что поделаешь, спокойной жизни долго не бывает. На свою беду, свела я знакомство с одним богачом из хорошего общества. Какой-то председатель, было ему лет семьдесят пять, не меньше.
Раз вечером он повез меня в загородный ресторан. И слишком он себе волю дал, понимаете! За десертом умер.
Меня продержали три месяца в тюрьме, потому что я не была зарегистрирована.
Вот тогда-то я переехала в Париж.
А здесь, сударь, тяжелая жизнь. Не всякий день поесть удается. Да что говорить, у каждого свое горе, правда ведь?
Она замолчала, я шагал с ней рядом, и сердце у меня сжималось. Тут она снова перешла со мной на «ты».
— Значит, ты, миленький, со мной не пойдешь?
— Нет, я ведь уже сказал.
— Ну что ж, до свидания! Спасибо и на том, не поминай лихом. А все-таки зря отказываешься.
И она ушла, окутанная тонкой, как вуаль, сеткой дождя. Я видел, как мелькнула в свете газового рожка ее фигура, затем пропала во мраке.
Бедняжка!