Когда Никита послал меня за планом эвакуации первого этажа, я задумалась о том, не рано ли согласилась принять участие в его сомнительных мероприятиях.
— Зачем он тебе? — поинтересовалась я, когда Никита снимал такой же план для второго этажа.
— Ты можешь просто довериться мне? — уклоняясь от ответа, спросил Никита.
Я пожала плечами. Я училась с Никитой Макаровым в одном классе долгие одиннадцать лет, но не сказала бы, что хоть что—то о нем знаю. Никита Макаров был одним из тех людей, который со всеми поддерживал хорошие отношения. Если сравнивать людей с шоколадом, то Никита был молочным, который любят если не все, то большинство. Я была горьким — на очень редкого любителя.
— Если я отвечу, что нет, ты обидишься?
— Ну как сказать … — Никита вытащил кончик языка, когда снимал со стены рамку с планом эвакуации. — Я всего лишь хотел помочь тебе не сойти с ума от скуки, но сейчас я чувствую себя крайне уязвленным.
Я отвела взгляд в сторону. На стене точно возле меня висела табличка, цитирующая некоего Дантона.
— “После хлеба самое важное для народа — школа”, — вслух прочитала я.
Никита рядом со мной усмехнулся.
— Кто сказал?
— Дантон.
— Кто он вообще такой?
— Французский деятель, — неуверенно предположила я, ссылаясь на то, что инициалы его имени были “Ж” и “Ж”.
— Я все жду, когда они Эминема цитировать начнут, — Никита зажал под мышкой заламинированный план эвакуации, оставив рамку болтаться на стене оскорбительно пустой, а затем подмигнул мне.
Я неопределенно покачала головой. Ничего не имела против Эминема, просто меня раздражала сама идея этих мотивирующих табличек, на которые все равно никто не обращает внимания.
— Так ты принесешь мне план или как?
— Да, хорошо, — согласилась я.
Никита кивнул и ретировался в кабинет информатики. Я же двинулась в сторону лестницы.
Вернувшись обратно с планом в руках и неприятным осадком на совести где—то внутри, я застала Никиту растянувшимся на полу на животе в странной позе морской звезды. С одной стороны от него были разбросаны цветные маркеры, а с другой — ножницы и обрезки белой бумаги. Из колонок компьютера доносилась ритмичная музыка.
Я подошла ближе. Никита выводил что—то на том, что раньше называлось планом эвакуации. Как оказалось, он левша.
— Где ты была так долго? — спросил Никита, не отрывая взгляд от своего художества.
— Боролась с совестью, — честно ответила я.
— Ну и кто победил?
Я ничего не ответила и лишь положила на пол перед Никитой план эвакуации первого этажа. Парень довольно хмыкнул.
— Ты мне не поможешь? — спросил он.
Я присела рядом с ним на колени, подминая юбку так, чтобы она не задиралась.
— Я бы помогла, если бы знала, что, а главное, зачем, ты делаешь, — я взяла розовый фломастер и начала вертеть его в руках.
— Придумываю нам развлечения, — ответил Никита, сопровождая свои слова неприятным поскрипыванием маркера по бумаге. — Возьми план, который ты принесла.
Я неуверенно притянула схему эвакуации к себе. Зажав ее в руках, словно какую—то ценность, я некоторое время тупо пялилась на нее, раздумывая, стоит ли мародерствовать.
Никита привстал на локти. Из—за воротника его синей футболки выглянул непонятного вида амулет на тонкой черной веревке.
— Обведи зеленым спортивный зал и кабинеты ОБЖ и музыки, — скомандовал Никита.
Я взяла с пола зеленый маркер и положила его себе на ладонь рядом с розовым, сравнивая цвета.
— Почему зеленым? — я вопросительно изогнула бровь.
Никита надрывно выдохнул.
— Что не так с зеленым?
— Все так, просто… Розовый красивее.
— Хорошо, розовый красивее. Ты можешь обвести то, что я тебе сказал, зеленым, а розовым можешь раскрасить все остальное.
— Но…
— Женщина, не доводи до греха!
Я хмыкнула, откладывая в сторону розовый фломастер. Сделав нужные пометки на схеме, я подняла глаза на Никиту. Тот одобрительно кивнул.
— Возьми красный — только прошу, давай без речей про розовый! — и пометь им кабинет директора и медпункт.
Я молча выполнила просьбу, с трудом сдерживая вопросы, вертевшиеся на языке.
— Готово, — произнесла я и украдкой бросила взгляд на схему, разрисованную Никитой. — А ты что обвел?
— Актовый, — ответил он. — И кабинет труда для девочек.
Помедлив мгновение, я вытащила ноги из-под себя и вытянула их вперед, принимая более удобную позу. Колготки электризовали юбку, заставляя меня нервничать.
— Можно вопрос? — поинтересовалась я.
— Если только он не о розовом маркере, — Никита театрально закатил глаза от усталости.
Я хихикнула.
— Мы обвели на схемах закрытые помещения, — начала я. — Не хочу никого обвинять, но мне кажется, будто бы ты хочешь незаконно вломиться в каждое из них, используя ключи из шкафчика вахтера.
Никита отвел взгляд в сторону и почесал подбородок. Видимо, легкая, едва ли заметная чужому глазу щетина приносила ему неудобства. Мне всегда нравилась легкая небритость на парнях, но только в случае, если это не нелепый подростковый пушок.
— Из твоих уст это звучит так, словно это я запер нас обоих в школе.
Я мотнула головой.
— Просто не хочу попасть в неприятности.
— Не попадешь, не волнуйся, — парень сел на полу и протянул мне руку, сжатую в кулаке.
— Это еще зачем? — я вопросительно глядела на его жест.
— Заключим пакт, — с этими словами он выпрямил мизинец. — Если сегодняшние и завтрашние развлечения не придутся тебе по вкусу, то в случае, если все вскроется, можешь валить всю вину на меня.
— Клятва на мизинцах? Мне что, шесть лет?
— Я бы дал не больше пяти с половиной.
— Смешно.
— Пожалуйста, Рит! Ну дай мне шанс! — на мгновение мне показалось, что Никита говорит не совсем о проделках и веселье, но затем он продолжил: — Брат достал, все время требует от меня невозможного, в учебе полный аврал, а скоро еще и экзамены. Дай мне шанс, наконец, по—настоящему расслабиться. Неужели, тебе самой не хочется убежать от чего—нибудь?
Я задумалась. Давление со стороны матери и отчима, учителя, требующие от меня сверх нормы, ребята в школе, готовые одним только взглядом меня уничтожить — этот список можно было продолжать бесконечно. Я нахмурилась и кивнула, протянув Никите свой оттопыренный мизинец.
— Только если что — меня тут не было, — сказала я.
Мы сцепили мизинцы и несколько раз тряхнули руками, заключая нерушимый (по мнению Никиты) и глупый (по моему мнению) пакт.
— Нет в тебе гена авантюристки, — сказал Никита, когда мы расцепили мизинцы.
— А в тебе гена порядочности и чувства самосохранения, — парировала я.
Никита заиграл бровями, словно я сделала ему комплимент.
Первой остановкой в “Туре по выдающимся достопримечательностям 404 школы” — как это все назвал сам Никита — оказался кабинет обслуживающего труда для девочек. В моем расписании этот предмет не значился с девятого класса, и возвращаться туда, где я однажды чуть не отрезала себе полпальца в попытке открыть банку варенья, было даже немного приятно.
Никита оставил меня у двери в кабинет, а сам спустился вниз за ключами. Он предлагал мне составить ему компанию, но я отказалась — мне не хотелось стать непосредственным свидетелем или даже соучастником взлома и мелкой кражи, пусть даже если это всего лишь ключи, которые мы потом планировали вернуть на место. Я чувствовала себя странно возбужденно и испуганно одновременно. Единственная шалость, которую я когда—либо творила, заключалась в том, что я украла у мамы из кармана пятнадцать рублей, мотивированная желанием навести в доме справедливость: на эти деньги мама обычно покупала жвачку, которой со мной не делилась. Мне было семь лет. Стоит ли упоминать тот факт, что после этого я простояла в углу до второго пришествия.