— А где она-то, — опомнился он, — ты прибрала?
— И не видывала, — забеспокоилась Ефросинья.
Захарий лихо подбежал к лавке, на которой спал и стал искать шапку. Она лежала под тулупом. Захарий сунул руку вовнутрь и достал свёрнутую бумагу.
— Цела, Фрося. Не потерял.
Он вернулся за стол.
Потом, Фросюшка, мы пировать сели. Чего только нам князь не предложил: и лебедей, и стерлядочек, и фруктов диковенных. А
11
дале, нет, ты токмо помысли, жёнка, князь распорядился посадить меня подле себя по правую руку и изрёк:
— Захарий Иванович, ты единственный остался, кто на Руси не токмо видывал хана Мамая, но и посольничал с ним. Расскажи честному люду, здесь собравшемуся, о временах далёких и о поганце Мамае.
Все притихли, Фрося, а мне-то как радостно. Честь-то какая великая выпала мне: при князе да боярах речь сказывать.
— Не хан он был вовсе, — говорю для почина, — а тёмник, тысячный по нашему. Ему ханом по роду нельзя было быть, так как Мамай чернью рождён был.
Загудели бояре несведующие, не верят мне, Фросюшка. Да что с них, молокососов, взять. Я-то про Мамая много чего знаю — и сам видывал, и от Семёна Мелика кое-что слыхивал, и от князя Дмитрия Ивановича. А откуда знать могут? С хвоста сорочьего?
— Молчать! — говорю я боярам. — Слухайте старого соглядатая. Мамай был зятем хана Бердибека, поэтому в тёмники и выбился. Зверь был, а не человек. Если в его тысяче один из десяцких в бою струсил — всю десятку казнил. Если в бою десятка подвела — сотню казнил. На страхе всех держал. Апосля и ханом захотел сделаться. План простой лиходей удумал: всех наследников Чингизхана умертвить и начать новую династию Мамая. Лет за двадцать до Куликовой битвы организовал он заговор против тестя свого Бердибека. Подговорил родного брата Бердибека Кульпу занять ханский трон. Кто убивал Бердибека — сам Кульпа или Мамай — не знамо, но план Мамая сработал и воцарился новый хан Золотой Орды- Кульпа. Однако недолго братоубивца ханом побыл, через год шепнул Мамай младшему брату Кульпы Неврусу, что он больше ликом на хана похож. Этот Каин тоже не пожалел брата, а Мамай под шумок всех детей Кульпы приказал казнить, чтобы извести род ханский. Через год Хузра с помощью Мамая убивает Невруса со всеми его ублюдками. Только плохо Хузра знал Мамая: в сём же году Мамай подбивает сына Хузры, Темир-Ходжу, принять ханство и этот выродок рода людского без малейшей жалости убивает собственного родителя.
Ефросинья стала креститься, а Захарий, глядя на неё, заметил:
12
— Вот и князь в этом самом месте моего рассказа как хлопнет рукой по столу. Все притихли, а он и говорит:
— Нелюди это, Захарий Иванович! Тем паче нам надо молиться на рать русскую, избавившую нас от таких зверёв. Выпьем, други мои, за славу русского оружия!
Выпили мы, Фрося, и стал я продолжать свой рассказ.
— Нелюди, молвишь, княже? Постойте, ещё не то сейчас услышите. Темир-Ходжа, убивица отца родного, всего пять лун поханствовал и был умерщвлён при соучастии Мамая наследником другой ветки Чингизхана — Абдулой. Затем Мамай столкнул хана Абдулу с братом Курдибеком, но тот отказался слушать холопа Мамая и прогнал его вместе с ханом Абдулой, а сам угнездился поханствовать. Ушёл Мамай в Крым, но люди его остались и убили Курдибека. За ним отправили к богу следующего хана Орумелика, а очередного отпрыска Чингизхана Мюрида Мамай, вернувшись из Крыма, просто пинками выгнал в спепь. Потом был Мухаммед-Булак, за ним и другие. Всех и не упомню тепереча.
Посеял Мамай смуту великою в Золотой Орде, себе же на погибель. Почуял, треклятый, что не усидеть ему на ханстве в земле ордынской. Слишком много потомков родовитых на власть хотели и опасался он, что в один день и ему, змею проклятому, какой-нибудь новый мурза голову и снесёт. Решил он для себя новою Орду построить. Да не у себя в степях безкрайних, а на землях русских, а себя великим ханом новой Орды навек утвердить. Так и сказал своим князьям: * Я не хочу так поступить, как хан Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны будут для нас — там и осядем. И Русью завладеем
навечно, и тихо беззаботно заживём*.(1)
И ещё вот что, нечестивец, придумал, чтоб войско своё на победу держать: *Пусть не пашет ни один из вас хлеба ныне, будьте готовы на русские хлеба*.(1)
Хитёр был Мамай: на голод всех обрекал в случае поражения.
Оттого и воины ордынские бились не на жизнь с нами, но на смерть…
А столицей своей Орды он Москву решил сделать, имя новое для Москвы придумал — Сарай — Мамай.
1. Сказание о Мамаевом побоище
13
Ох и разсерчали, Фросюшка, бояре, услышав про Москву-то, плеваться стали на Мамая, а великого князя Дмитрия Ивановича Донского — славить. Потом мы князя Василия славили, боярство наше, а дале, Фрося, все пьяны стали и под стол яки снопы попадали, а я молодцом держался и ещё домой верхом на Гнедке прискакал.
— На Гнедке?! Да тебя, добра молодца, на руках дружинники князевы принесли, — качая головой, проговорила Ефросинья.
— Да?…Ну…так то тебе, Фросюшка, со слепу в темноте-то померещилось. То я у порога запнулся, вот и поддержали меня дружинники.
Захарий встал, поправил на боку саблю и направился к двери.
— Куда ты, старый? Ложись, отдохни, — приказала Ефросинья.
— Пойду внуков посмотрю, как бы, сорванцы, не передрались.
— А саблю-то зачем с собой тащишь? Повесь на стену.
— Дак, внучки пусть посмотрят, — ответил Захарий и вышел.
Ефросинья заулыбалась. Она знала, что Захарий под старость стал любить похвастать, и, наверняка, сейчас он обойдёт всю слободу и всем встречным будет хвалиться подарком самого князя Василия.
Ефросинья не любила этого, но сейчас подумала:
— Пусть похвалится сокол мой ясный, чай заслужил.
Через несколько дней в избу постучался молодой монах. Вошедши в избу, он поклонился и замер, удивлённый воинсвенным видом Захария, прогуливающегося по избе с саблей на поясе.
— Мир дому вашему, — наконец выговорил он.
— Мир и тебе, добрый человек, — ответила Ефросинья.
Монах замялся, а потом, поклонившись ещё раз, промолвил:
— Захарий Иванович, князь Василий Дмитреевич отдал волю свою занести в летопись всё, что вы знаете про его батюшку Великого князя Донского и про Мамая-разбойника. С тем и пожаловал я по велению митрополита Московского.
— Кличут-то тебя как? — явно польщённый выпавшей честью, спросил Захарий.
— Никита.
— Присаживайся, Никита, за стол, сейчас моя хозяйка, Ефросинья Алексеевна, квасом с редькой тебя угостит, а потом и толковать будем.
14
Как Никита не отказывался, Захарий настоял на своём и, пока Никита ел, он выпроводил любопытных правнуков во двор.
Поблагодарив Ефросинью за хлеб и соль, Никита открыл свою сумму и достал оттуда дощечки, покрытые воском, и острые палочки.
— Записывать буду, — пояснил он, — а потом мужи учёные выберут из моих записей то, то что сочтут нужным.
Разговор явно не клеился. Всегда охочий порассказывать за жизнь Захарий сегодня словно язык проглотил. Он как будто стеснялся.
— Что ты, батюшка, мычишь, да не телишься, — укорила его Ефросинья.
— Дак дело-то сурьёзное, тут думать надобно, что сказать, — ответил Захарий.
Никита, увидев его затруднение, решил как-то помочь.
— Захарий Иванович, а Пересвета вам доводилось видеть?