Гришка начинал рассказывать, и я закрывала глаза, прислонялась затылком к прохладной пластиковой стене и слушала его голос.
– В порт пришел «Адмирал Ушаков», – рассказывал он. – Ребята гоняли во Владик, скупили у матросов какие-то майки и продавали потом на толкучке. Мишка Жарких – ну помнишь, из параллельного? – зовёт наняться на перегон скота. Стада будут гнать на весенние пастбища, им люди нужны.
– Это зачем? – спрашивала я.
– Да там платят неплохо, можно денег подзаработать, – объяснял он. – И тогда… я смогу к тебе приехать.
У меня тут же сбивалось дыхание от этой смутной надежды. Но слишком радоваться этому я опасалась и потому сразу же меняла тему.
– А что с дедовским домом?
– Стоит… – помедлив, отвечал Гриша. – Там доска одна отошла от ветра, я заколотил.
– Спасибо…
Мы замолкали. Трудно было говорить вот так – не видя друг друга, ведь в наших отношениях всегда огромную роль играли прикосновения, взгляды, ощущение родного человека рядом.
– Ты не кисни там, ладно? – снова начинал он. – Правда, всё будет хорошо! Я приеду!
– И ты не кисни! – отзывалась я. – Я тоже приеду, как только смогу.
Челюсть сводило от того, как фальшиво звучали наши голоса.
Переговорный пункт находился на отшибе посёлка. Сразу за ним начинался замусоренный пустырь – в каком-то смысле местная свалка, а за ним темнела полоса леса.
Как-то раз, когда я вышла оттуда после очередного разговора с Гришей, мне стало так тоскливо и одиноко, что возвращаться домой просто не было сил. Я вдруг взглянула в сторону леса. Конечно, это был чужой лес, не наш, который я знала как свои пять пальцев. Но мне показалось, что возможность посидеть в тишине, в солнечном сумраке, под вековыми деревьями поможет мне сжиться со здешним укладом, что от травянисто-хвойного запаха я хоть на минуту почувствую себя дома.
Я свернула на тропинку, ведущую к лесу через пустырь, и вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав низкий угрожающий рык. Я резко остановилась, подняла глаза и увидела, что прямо передо мной стоит большая, потрёпанная собака, в свалявшейся грязно-бурой шерсти которой застряли сухие репьи. Одно ухо у пса было разорвано, а желтоватые глаза его глядели недобро и угрожающе. Всем своим обликом он напоминал грозного пирата. Только тут мне стало ясно, что на пустыре собак было много, целая бродячая стая, должно быть, обосновавшаяся здесь уже давно.
Конечно, это были не волки, но по сути эти одичавшие, сбившиеся в стаю псы мало чем отличались от настоящих волков. Масти у них были самые разные. Были тут и чистые дворняги и явные помеси с какими-то благородными породами. У одной из собак была узкая овчарочья морда, у другой – приплюснутая, как у бульдога. Все они зарычали и, пригнувшись к земле, надвигались на меня весьма свирепо.
Как человек, практически выросший в лесу, я отлично знала, как опасна бывает стая. Мне еще помнился рассказ Гриши о том, как ему чудом удалось уцелеть, когда он, бродя по лесу, наткнулся как-то на нескольких голодных волков. Я понимала, что если сейчас хоть одна собака, почувствовав во мне угрозу или, наоборот, слабину, кинется на меня, то за ней немедленно последуют и все остальные.
Я, стараясь двигаться неспешно и плавно, чтобы ни один пёс не заподозрил меня в желании причинить вред стае, обвела глазами всех собак и наконец нашла вожака. Я сразу поняла, что это он – по особо горделивому виду, по тому, как все остальные собаки чуть косились на него, не решаясь броситься на меня первыми, словно бы ожидая его приказа. Пёс был огромен и мастью действительно напоминал волка. Возможно, какая-нибудь из его прабабок в самом деле согрешила с лесным хищником. Его густая серо-белая шерсть торчала клочьями, один глаз был, похоже, потерян в драке, зато оставшийся, голубоватый, смотрел цепко и пристально. Остроконечные уши напряжённо подрагивали, а длинный лохматый хвост был опущен вниз.
Моя судьба зависела от него.
Я стала судорожно вспоминать всё, чему учил меня Гриша. Перетряхивать в голове все знания, которые он получил от отца, работавшего в лесхозе. Как нужно держаться, когда встретишь диких животных, как дать понять, что ты им не угрожаешь. Я посмотрела на вожака – чуть мимо его зрачков – и заговорила, негромко, но отчётливо:
– Ну чего ты? Видишь, я тебя не трону. Я не знала, что тут твои владения. Извини.
Голос мой звучал плавно, мягко и, по моим представлениям, должен был успокаивать. Неизвестно только было, разделяли ли мои соображения бродячие псы.