Поэтесса! — вдруг предположил он с тихим ужасом.
Вот почему она и пришла-то так запросто, в поисках слова, поэтически-безрассудно, отлично сознавая, впрочем, тайную свою неуязвимость.
До чего ж ей, наверное, были смешны его нелепые поползновения говорить с ней на равных и даже свысока — тогда, на скамейке, когда он не сумел разглядеть ее в неверном свете фонаря и возомнил себя рядом с ней по меньшей мере Аполлоном Бельведерским с улыбкой Смоктуновского, — вот идиот!
Ну и как же теперь вести себя с ней? Что делать? О чем говорить?
— Странный он, да?.. — сказала она и, на мгновение встретившись с ним глазами, опять как будто покраснела.
— Дядя Вася? — Не сразу понял, о ком она. — Почему?
— Ну… отрешенный как будто.
— Не знаю… Что-то захандрил он сегодня — никогда его таким не видел… Душевный старик вообще-то. Одинокий, жалко. Недавно жену похоронил, старушку, тоже бывшую училку. А детей у них, кажется, не было, не знаю… — И, осторожно обрывая этот, в сущности, дежурный разговор, напомнил: — Как насчет кофе? Будем?
Она улыбнулась. Конечно, дядя Вася интересовал ее лишь постольку-поскольку.
— Кофе на ночь? А моя мама даже прячет его от меня. Очень вреден, говорит. Особенно на ночь.
— А может, ей жалко?
— Да нет, на нее не похоже. Просто она медик. Слишком много знает. Бережет единственную дочь от нервного расстройства.
— По-моему, чепуха. Наш кофе самый некофейный кофе в мире. К тому же мы уже не на ночь, а на утро. Гениально?
— Гениально… — пожала плечом, повела головой.
— Порядок… — Приятно удивленный ее коммуникабельностью, он рванулся наутек.
— Я недолго. Заряжу и назад. Осваивайтесь…
Наконец-то, сбежав на кухню, хоть немного перевел дух.
Он все еще был в шоке от ее удручающе идеальной внешности.
Но, с другой стороны, ведь и ее, наверное, заинтересовало в нем что-то, иначе бы она и не пришла?..
Ох, лестная догадка, что и говорить, но мысленно он смеялся над собой и хорохорился: «Руками не трогать»! — золотое музейное правило или еще лучше: «Опасно для жизни!» — молния, череп и кости.
Однако при всем том вот что удивительней всего: он опять как будто предвидел и предчувствовал чуть ли не всю свою дальнейшую судьбу, ни больше ни меньше, и это-то и взбудоражило его до холода в конечностях и нервного озноба.
Ах, зазноба! — вон откуда, значит, это слово.
И теперь, конечно, ждать сто лет, пока электроплита разогреется, он не мог. Да и вправду вполне имело смысл отлучиться на минуту от холодной смеси кофе с сахаром: некорректно вроде оставлять такую гостью долго в одиночестве.
И он отчаянно вздохнул и выдохнул, как на премьере перед первым выходом из-за кулис на сцену, и — пошел.
— Кофе по-турецки годится?.. — этаким беспечным бодрячком.
И вдруг увидел на ковре перед диваном ее туфли в смешной косолапой позиции, в то время как сама зазнобушка великолепно, с ногами, устроилась на диване: дымок от сигареты струился кверху серой нитью, и пепельница наготове в другой руке, и даже приемник исходит тихой музыкой — очень мило, очень эротично, так что опять его слегка зазнобило.
Но, впрочем, когда он вошел, она поспешно спустила ноги с дивана:
— Ой, извините, домашняя привычка.
— Да что вы! — запротестовал он, смеясь ужасно натянуто, и с ходу плюхнулся в кресло напротив. — Пожалуйста, сидите, как вам удобно!..
— Правда?..
— Конечно, о чем разговор!..
Она поколебалась немного и с удовольствием вернулась в свою излюбленную позу, напомнив Клеопатру на троне: в каждой руке по царскому причиндалу.
— Прекрасно, — сказал он. — И мне без хлопот. Не нужно быть слишком внимательным, предупредительным, не люблю это дело, не умею. О, кстати… — указал на ее туфли, — я вам дам что-нибудь полегче, можно?
Она опять — такая интересная привычка — пожала плечом, качнула головой и повела глазами:
— Если вам не трудно…
— Ну почему же не трудно? — возразил он, чуть ли не кувырком выкатываясь из кресла, подхватывая туфли и унося в прихожую. — Трудно, ужасно трудно, но для вас — чего не сделаешь!.. — И, откопав лучшее из того, что было, поскорей вернулся, скромно показывая изящные плетенки без пятки. — Вот такие, мамины, сойдут?
— Наверно… — улыбнулась, но что-то ее, кажется, смущало в его суесловной и чересчур бодряческой подвижности.
— Они новые, — молотил и молотил без остановки язык его, враг его, и никак не мог попасть в нужный тон. — И размером похожи. Я прикладывал к вашим, сравнил: инь-динь-тично, то ж на то ж. — Аккуратно поставил плетенки перед ней. — Пли-из, маленький стрипти-из… — И, брякнув, сам же внутренне затрепетал от страха, опять заметив в ее улыбке затаенную настороженность, срочно сменил тему, вернее, вернулся к прежней: — Ох, нет, не умею, вы же видите, абсолютно не умею занимать гостей…