— Слушай, Косой, сколько раз тебе ведено закрывать окно, когда едешь через рыбный рынок Фултона?
Косой взглянул, как мы дышим через прижатые к лицам носовые платки, и засмеялся:
— Ребята, вы чересчур чувствительны! По мне этот запах просто замечателен. Как от перезревшей красотки, на которой много косметики.
Когда рынок остался позади, мы задышали полной грудью. Пропитанный зловонием речной воздух с Ист-Ривер казался просто благоуханным по сравнению с рыночными «ароматами». Вдалеке показалась тусклая электрическая вывеска с надписью «Турецкие бани Лутки». Косой сбросил скорость, машина точно и мягко въехала под вывеску. Он выключил мотор, и мы вошли в бани.
В манерах Лутки, с улыбкой пожимающего нам руки, странным образом сочетались страх, уважение и радость. Он лично проводил нас в лучшие комнаты. Мы разделись и отправились в парную. Пока мы, возглавляемые Максом, двигались по направлению к парной, звук босых ног, ступающих по каменному полу, и вид обнаженных волосатых тел вызвали во мне забавную мысль: Дарвин был прав. Я мог поспорить, что в нас скрывалось животное куда более дикое, чем гомо сапиенс. Я невольно представил нас свирепыми зверями, пробирающимися через жаркие, дышащие испарениями джунгли. Мускулы Большого Макса плавно двигались в такт движениям его смуглого тела, его кошачьи шаги вымеряли длинный коридор со скоростью тигра-людоеда. Простак следовал на шаг позади. Его ноги и руки двигались в хорошо отлаженном ритме. Мышцы легкой рябью пробегали по могучему телу, густо заросшему черными волосами, мягкая поступь делала его похожим на вышедшую на охоту беспощадную пантеру. Косой чем-то походил на леопарда. Я тихонько хихикнул, подумав, на какую зверюгу похожу сам.
Через качающуюся дверь мы протиснулись в парную с сухим паром. Жар ударил по нашим холодным телам, словно волна раскаленного воздуха, вырвавшаяся из доменной печи. Пол был обжигающе-горячим, и Косой запрыгал с ноги на ногу. Все еще пребывая в состоянии легкого кайфа после опиума, я весело спросил:
— В чем дело, мальчик? Тебе слишком горячо? Давай привыкай. Ты ведь не хочешь, чтобы наш друг Мефистофель смеялся над тобой, когда мы окажемся там, внизу?
— Какой, к черту, Мефистофель? Судя по имени, какой-то грек. Контрабандист, что ли? — спросил Косой. Я засмеялся:
— Черта с два грек. У этого парня рога и вилы, и он ожидает нас там, внизу.
Косой наклонился и, шлепнув себя пониже спины, сказал:
— Если мы с ним когда-нибудь встретимся, я разрешу ему поцеловать меня сюда.
Приглядев себе лежак, Косой доскакал до него на одной ноге, сел и сразу же взвился в роздух, изрыгая проклятия. Макс рассмеялся:
— Давай-давай, привыкай. Помнишь, что говорила Старая Заколка Монс? Что мы все кончим свои дни на очень горячем стуле.
— А чтоб она сдохла, — ответил Косой, прыгая на одной ноге и потирая обожженную задницу.
Появился служитель с прохладными белыми простынями. Он расстелил их на лежаках, и мы с комфортом разлеглись и расслабились. Вскоре пот потек с нас непрерывными струйками. Косой похлопал себя цо ляжке.
— Ребята, вам как больше нравится: остаться чуточку сырыми или хорошенько прожариться?
Простак окинул его изучающим взглядом.
— Ты слишком худой и жесткий, друг Косой.
Макс подошел к висящему на стене термометру и воскликнул:
— Ого! Больше восьмидесяти градусов!
Другие посетители перешептывались и постреливали взглядами в нашу сторону. Видимо, они знали, кто мы такие. За последнее время мы привыкли к подобному проявлению внимания и дружелюбно кивали в ответ. Макс вызвал служителя и заказал холодного пива для всех присутствующих. С разных сторон послышались слова благодарности. Два симпатичных молодых парня, улыбающихся, словно смущенные школьницы, подошли, чтобы сказать спасибо. Один из них прошепелявил:
— Мы много шлышали о ваш, ребята, и о ваш, миштер Макш. Мы решили лишно поблагодарить ваш жа пиво.
Второй стоял рядом, одной рукой придерживая обмотанную вокруг бедер простыню, а другой по-женски приглаживая свои длинные обесцвеченные волосы.
— Мы хотели убедиться, что без одежды вы так же красивы, как и в ней, — сказал он.
— Ну и? — забавляясь, спросил Макс.
— Вы просто образцы мужской красоты. Честное слово!
— Достаточно, девочки, — процедил я, оттопырив губу. — Проваливайте. И по-быстрому!
Молодые люди суетливо поправили на себе простыни.
— Пойдем отшуда, эти ребята шлишком грубы для наш, — позвал шепелявый своего приятеля. Тот помахал нам рукой.
— Пока, милашки! — И они бросились наутек.
Косой с отвращением сплюнул:
— Черт бы побрал этих подонков. Надо было бы хорошенько им задать. Может, это бы их вылечило.
— Ну и глупо, — сказал я, — так их не вылечишь.
— Да, Башка прав. Их можно только пожалеть, — произнес Макс. Я кивнул и добавил:
— Конечно. Я думаю, что они не властны над своим сексуальным поведением.
— А что делает гомика гомиком? — поинтересовался Простак.
— В основном среда обитания, — ответил я.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Косой.
— Ну… — я на секунду задумался, как бы получше объяснить это Косому. — Возьми, к примеру, нас. Наша среда обитания — это то, как нас воспитали, или то, как мы сами себя воспитали. Мы все неплохо провели время с Пегги, с Фанни и кое с кем еще…
Остальные заржали от такого примера. Я продолжил:
— Мы противоположны гомикам, но в некотором смысле тоже являемся ребятами со странностью. Мы другая противоположность. Может быть, от нашего образа жизни у нас начало вырабатываться слишком много мужских гормонов. Поэтому мы сильные и жесткие. Как я и говорил, считается, что гомосексуализм вызывается в основном средой обитания, но в некоторых случаях он может быть врожденным явлением.
— Что, нормальным языком говорить не можешь? — проворчал Косой.
Смеющийся Макс взялся за упрощенное объяснение:
— Это означает, что некоторые из них получаются такими еще в животах у своих матерей.
— Эй, Башка, — окликнул меня Косой, — откуда ты знаешь ответы на все вопросы? Получился таким еще в животе?
— Да нет, Косой. Я родился с обычным мозгом. Просто я развил его, почитывая то одно, то другое. И хочешь, открою тебе один секрет? Из-за того, что я время от времени почитываю, ты ведь считаешь меня умным, так?
— Шумным, — поправил он.
— Ладно, ладно, не перебивай. Значит, по сравнению с тобой, не читающим вовсе, я знаю ответы на все вопросы, да?
— Ну и что?
— А то, что по сравнению с людьми, которые по-настоящему читают и имеют образование, я такой же безграмотный, как все вы. Все относительно.
— Относительно, как теория относительности Эйнштейна? — влез Простак.
— Да, как теория относительности Эйнштейна.
— Значит, ты признаешь, что самый умный в мире Эйнштейн, а не ты? — спросил Косой.
— Да, — скромно согласился я, — я всего лишь самый умный в мире после Эйнштейна.
— Ладно, кончайте этот треп, — сонно пробормотал Макс.
Еще немного посидев в парной, мы перешли в соседнее помещение, где нас обмыл банщик. Затем Макс минут на десять заскочил в служебный кабинет Лутки. Выйдя оттуда, он кивнул: «Все согласовано!» Мы разошлись по отведенным нам комнатам в гостинице при бане, и я немного вздремнул.
В семь тридцать Макс легонько постучал в мою дверь и прошептал:
— Эй, Башка! Пора вставать.
Я мгновенно проснулся. Мне опять снился странный сон. Видимо, я все еще находился под воздействием опиума, хотя совсем недавно, в парной, моя голова была совершенно ясной.
Мы быстро оделись и крадучись вышли через черный ход. Никто не заметил, как мы покинули бани.
Мы пешком направились в закусочную Шиммеля на Хьюстон-стрит. Утреннее солнце уже высоко поднялось над рекой. Деловитые домохозяйки приступили к работе, вывешивая из окон постельное белье для проветривания. Женщина с верхнего этажа пронзительно кричала: