На сей раз перед глазами встала другая картина, череда картин. Вот Уна умоляет его, как кожемяка, а потом превращается в старуху с клюкой. Вот — просит о милости и превращается в продажную женщину. Вот её подстерегают в гостевом доме ради наследства, а вот убивают потому, что она просто дочь Алистера.
— Нет! Не трогай ее! Она — все, что у меня есть!
— Теперь тебе хочется задумываться? — голос за спиной звучал с издевательским интересом. — А как же правосудие? Не трону. Твоя дочь невиновна в твоих прегрешениях. Ты же, — интонация снова переменилась и стала судейской, озвучивающей приговор. — Пока не исправишь все, что сломал… Вот тебе памятка.
Щеку обожгло, и все пропало. Даже ветки перестали стучаться в окно.
Алистер, преодолевая дурноту, резво обнажил нож, всегда лежащий под подушкой; сдернул колпак, смазал багровые потеки с лица и вгляделся в собственное отражение на честной стали… На щеке горело отвратительное пятно. Не царапина, не рана, не ожог — черная язва. Знак нарушенного слова! Символ замаранной чести!
— Только не это! — застонал Алистер, чувствуя, как он него медленно уплывает все то, чего он с таким трудом достиг. Сжимал лезвие все сильнее и сильнее, и лишь мысль о дочери остановила его от непоправимого.
Как сказал этот ши? Слова даже не понадобилось вспоминать, они всплыли перед внутренним взором огненными буквами.
«Пока не исправишь все, что сломал». Значит, есть надежда. Ши не лгут! Значит, надо попытаться исправить.
Глава 9. Такие, как я
После визита к судье Мидир надеялся восстановить силы, пользуясь остатком ночи — ковыряться в грязной памяти Алистера вышло делом крайне утомительным — да не тут-то было. Лейла, когда-то чрезвычайно спокойная после весьма своевременной смерти первого мужа, теперь ерзала и слабо постанывала. Повела кистью, будто пытаясь погладить макушку одного своенравного волчонка, нахмурилась, обнаружив пустоту, и что-то неразборчиво пробормотала. Может, со вторым супругом у Лейлы не все гладко?
Тени и сны близки волчьей натуре, но Мидир не любил бродить по чужим видениям: слишком велик был риск застать там самого себя, оставить в сознании спящего что-нибудь инородное или вовсе потеряться в дебрях не своих кошмаров. Однако он чувствовал муку сознания Лейлы, словно она страдала наяву, что не устраивало волчьего короля ни в каком виде. Сначала он пообещал надрать при случае остренькие самодовольные ушки Джареда — до чего женщину довел! аж рука подергивается! — затем глубоко вздохнул и прикоснулся пальцами к влажным женским вискам.
Ему стоило некоторых трудов отвести видения то золотистой Джаредовой, то незнакомой рыжей мальчишеской макушки от сознания спящей. Теперь, для полного умиротворения, нужно было найти что-нибудь доброе и светлое именно для Лейлы. Для одного человека это могло быть выигранным сражением, для другого — победой в любовной битве или турнире бардов, а что составляло счастье для этой женщины, стало интересно и волчьему королю.
Раннее детство, не слишком веселое, яркая влюбленность, мгновенно сменившаяся болью и стыдом. Одна сонная картина сменяла другую, образы перетекали, менялись, как менялась сама женщина, показывая то наслаждение от танца, то покой от свободы. Наконец однозначно выплыло видение сидящего на постели мужчины: со спины были видны крупные темные кудряшки и смуглое ухо. Галат с примесью южной крови, волчий король знал таких, по большей части живущих вдали от столицы.
Плечи его были устало опущены, но спина оставалась ровной, а в произносимых им речах звучали веселость и восторг. Мидир настороженно прислушался вместе с Лейлой — нет, человек не играл, фальши в его голосе или манере говорить не наблюдалось. Наконец он закончил свой рассказ о путешествиях с глубоким вздохом:
— Прости меня, Лейла, кажется, я слишком устал. Ты не против, если мы будем горячо обниматься завтра с утра? — мужчина повернул голову, поблескивая в неверном свете одинокой свечи агатовыми глазами. — Сегодня я был бы счастлив просто уснуть возле тебя!
Мидир недоверчиво пригляделся. Муж Лейлы оказался тем самым купцом, бывшим наследником богатого рода, на которого ополчились собственные младшие братья после смерти родителя; тем самым купцом, которого чуть не зарезали в гостевом доме лишь за то, что он был первенцем, и тем самым, из груди которого скатывались с лезвия меча золотые монеты. Только выглядел он теперь старше и одет был попроще, чем в кошмаре Алистера.
Связь двух обиженных душ наводила на мысли о судьбе, всегда находящей тех, кому предназначена.