Каждый из заговорщиков заслуживал ответного визита, поэтому для Мидира единственный вопрос состоял в том, как проникнуть внутрь, как преодолеть заслоны укрепленного замка. Руфус, Патрик и Рагнар точно его ждали, теперь наверняка. После случившегося с судьей, патрулями, разъездами и охотниками — сомнений быть не могло, волк пришел мстить. Это одновременно и облегчало, и затрудняло выполнение задуманного. С одной стороны, половину работы за Мидира делал страх: виновникам смерти Мэрвина волк сейчас чудился в любом скрипе или шорохе. С другой — они явно пребывали начеку, трепеща за свои смертные тела и пыльные душонки.
Впрочем, Мидир не в первый раз сталкивался с врагами-людьми, проникал в крепости или выслеживал убийц. Как проникнуть в Райнд-холл, становилось все яснее.
А вот что делать с Джаредом? Племянник вел себя вежливо, на вопросы отвечал сдержанно, речам Мидира внимал с подозрением. Неохотно, но принял магическую защиту от зова по имени — и лишь тогда, когда Мидир пояснил, что в противном случае тревога за племянника будет ослаблять силы короля Нижнего мира. Джаред покрутил серебряную загогулину, очень серьезно заявил, что она похожа на единорога, который ест радугу и какает феечками, но все же надел ее на шею, которую уже украшала овальная серебряная подвеска, таящая изображение Вейсиль. Сложные руны на крышке, потайной замок, изящно сплетенное кружево из серебряной нити — все вместе выдавало изделие мастера Нижнего Мира. «Отец сделал оберег для матери, а она отдала мне», — нехотя и словно печалясь признался Джаред, но так и не показал Мидиру. Потому что «отец запретил», тоном совершенного двойника старшего брата пояснил племянник, рубя на корню всяческие намеки Мидира о том, что старшим в их семье теперь вроде бы считается он, стало быть, неплохо хоть иногда прислушиваться.
Джаред прислушиваться обещал, но и только.
Мальчишка был принципиальным, несгибаемым и до отвращения честным. В восторг это сочетание Мидира не приводило, но и ломать волю племянника он тоже не хотел, как бы этот племянник к нему ни относился. Вдобавок Мидир подозревал, что в особенно ответственном, простом и жестоком отношении Джареда к себе и действительности виноват почивший брат.
Очень похоже, Мэрвин обращался с сыном как со взрослым. То есть вообще без каких-либо послаблений или учета детского возраста. Спал мальчишка на спине, вытянув руки вдоль тела. Причем — на полу и на самой жесткой циновке, что смогла найти ему Лейла. Назвать это положение удобным язык не поворачивался даже у него, бывалого волка, которому приходилось спать в самых отвратительных условиях. Приучиться так проводить ночи мог лишь тот, кому привязывали руки и строго наказывали за непослушание. Впрочем, огульно осудить брата в его методах Мидир бы не сумел. Воспитание было разносторонним: Джаред мог процитировать кучу книг, в совершенстве владел тремя языками и прекрасно играл в фидхелл. Только драться не умел — и не хотел учиться. Мэрвиново отрицание всякого насилия перешло на новый уровень. Наследственный.
— Черные всегда ходят первыми, — на днях развеселился племянник. — Неужели эту игру придумали ши?
— Ее усовершенствовал твой отец, — произнес Мидир и тут же пожалел об этом: Джаред сжал губы и помрачнел. — А твой дядя Мэллин придумал фидхелл на три стороны поля.
Как отреагирует Джаред на этого шалопая, думать пока не хотелось. Что они не поладят сразу, понятно было и так.
Для ежевечерней игры Мидир стал выбираться в комнатушку Джареда, находящуюся в конце коридора, как только смог передвигаться без посторонней помощи. Волчьему королю казалось, Джареду уютнее пусть в чужом доме, но все же в относительно своем помещении. Тикки время от времени маячила за проемом в разных нарядах, то бросала на Мидира призывный взгляд, то покачивала бедром, что волчий король старательно не замечал, так же старательно скрывая ухмылку, и девчонка уходила все более печальная. Ладить с ней становилось все сложнее. Она копила злобу от невнимания Мидира, а потом выплескивала на более «везучую» хозяйку этого дома. Грубиянка огрызалась на Лейлу так, что однажды Мидир не удержался и заехал мелкой нахалке пятерней по заднице. Предсказуемо вызвал сердитый взгляд Лейлы, всегда защищающей «бедную девочку» и откровенное недовольство Джареда, который думал, что звания «девочка» и «человек» сразу дают всякую защиту от наказания. Упирал племянник на то, что женщин не бьют, но стоило Мидиру прояснить момент — женщиной Тикки точно считаться еще не могла, зато могла и уже считалась занозой и врединой — Джаред насупился, девчонка убежала рыдать. Одобрения в глазах племянника он не снискал, но и не ждал его. Джаред, как бы Мэрвин его ни воспитывал, все еще был двенадцатилетним мальчишкой.