— Вот умеешь ты нагонять тоску, тем более, что от слова «спокойствие» мне дурно делается, то отец заладил, то ты теперь, сговорились? — покосилась на лохматого помощника. — Или ты специально?
— Специально я тут только помогать прибыл, госпожа Унна, не обижайте понапрасну, — Седрик ничуть не обиделся, приложил палец к губам, словно невзначай, словно что-то на лице у него налипло. — Мы верные слуги, госпожа желает жениться, будем жениться, госпожа пожелает иного, будет иное.
Напоминание, конечно, было излишним, но как многое, что делал Седрик, своевременным: Унне все больше хотелось разбить немое напряжение скопившееся в замке, разбить любым способом, закричать или сбросить вниз глиняный кувшин, сорвать гобелен или спустить хоть одну натянутую тетиву в сторону леса.
Едва они вернулись в покои, оказалось, что ее ожидает служка с посланием — господин Рагнар желает видеть свою нареченную со свитой, дабы как полагается приветить ее в своем доме. Унна отогнала мысли о том самом, зачем люди женятся — не будет же он ее таким образом привечать прямо со свитой? Освежила свое платье, переодевшись в другое верхнее и отправилась на встречу с будущим супругом, как на казнь.
Чем дальше, тем больше ей хотелось презреть все договоренности и срочно отбыть обратно, к отцу, туда, где все если не понятно, то хотя бы не пахнет большой кровью.
Рагнар принял ее вежливо, но сухо, отстраненно, и был вовсе не рад нареченной. Словно не к свадьбе готовился, к битве, не будущую жену принимал, а новые невзгоды на своем пути встретил. Унна пожелала себе терпения сейчас и в будущем, ибо дел у короля предвидится еще больше, чем у главы рода. Пока Рагнар не был похож на того, кто разделит с женой власть или тревоги, кому нужна жена-помощница, умница и толмач. Образ его запомнившегося великолепия быстро мерк: у него, конечно, золотые волосы и ярко-голубые глаза, но смотрит он этими глазами сквозь людей, слушать никого не желает и судьбой своей хочет управлять единовластно. У Рагнара всегда было много забот, в прошлый визит, вместе с отцом, Унна видела это, но тогда будущий король, будущий муж не был столь тревожен, был вежлив и заинтересован в людях. Унна постаралась припомнить, за что еще он ей нравится: он самый лучший и самый справедливый, говорит правильные вещи и следует своим словам!
С удручением признала свою прошлую наивность, но постаралась взглянуть на Рагнара снова как прежде. Возможно, изменился не владетельный господин, а она сама, тогда ей нужно было поработать именно над собой.
Богатые покои, в которых разместили Унну, оказались слишком близко от покоев Рагнара, но кто бы посмел сказать слово против? Нареченная невеста? Отец, который сюда не явился? Представитель друидов, всегда живущий в крепости? Разве лохматый Седрик, но никому не интересно мнение добровольного сопровождающего, всего-то помощника судьи.
До свадьбы и даже объявления о ней, однако, дело не дошло ни на первый день, ни на второй, ни на третий. Все много работали, говорили, что готовятся к свадьбе, однако поднятые на стену чаны со смолой, по представлению Унны, слабо были похожи на праздничные заготовки. Какое-то время спустя, когда она надоела жителям крепости с ненужными вопросами, Рагнар снова вызвал ее к себе и приказал, глядя еще более сквозь нее, чем в прошлый раз, что приданого не хватает, для истинно королевской свадьбы все должно быть заготовлено с соблюдением традиций.
Что означало: теперь Унна будет шить и ткать.
К приказу будущего мужа прилагался надзиратель, а потому за старанием Унны, пока она выводила алые и синие цветы и вышивала защитные руны, придирчиво наблюдала старая галатка Виенна, нянчившая еще самого Рагнара. Как быстро выяснилось, говорить о ближайшем и самом благодатном предмете — детстве будущего короля, Виенна отказывалась наотрез, в ответ не спрашивала ни о чем, только поправляла, давала указания по шитью и ругала за недостаточное усердие. Тишина быстро приелась, стала долгой и тягостной, но решение нашел Седрик, приноровившийся развлекать сразу всех чтением «Сказаний о дальних странах».
Унна углядела эту книгу в обозе, приехавшем с востока полгода назад, да так и вцепилась в диковину. Темноволосый мягколицый купец уточнил, знает ли госпожа язык дальних стран. Когда Унна с гордостью сказала, что ее научил отец, главный судья Манчинга, купец улыбнулся чему-то грустно и продал со скидкой, добавив, что купил две, но вторую не для продажи, а для супруги, милой Лейлы, «возлюбленной моего сердца». При этом черные усталые глаза его заискрились. Унна порадовалась чужому счастью и пообещала себе, что будет любить мужа так же сильно, как этот Фелан — свою Лейлу. Книжка казалась Унне залогом неминуемого счастья, и она не пожелала с ней расставаться даже на время. Счастье, конечно, не спешило складываться просто по совокупности удачных примет, да и просто не спешило.