Что ему снилось, вспомнить позже он не мог, но совершенно точно был уверен — это что-то было волшебным. Очнулся он отдохнувшим, хотя проснулся не сам, разбудил его пленительный аромат жасмина. Некоторое время Фелан размышлял, имеет ли он право ходить без сопровождения в тот предутренний час, когда устало затихает даже дом отдохновения, с другой стороны, подобного ему никто не запрещал. Поэтому Фелан побрел на запах, как гончая по следу, в поисках бодрящего напитка, а нашел Лейлу. Лейлу, танцующую для себя.
Проболтать до утра с очаровательной женщиной оказалось так же легко и чудесно, как пить терпкий напиток, отдающий неземной сладостью. Перед рассветом она, с пристрастием расспросив его о семье и предпочтениях, нашла купца «порядочным и честным» и предложила вступить в законный брак. «Как средство отпугивать женихов», — горько улыбнулась она в ответ на его ошеломление.
Привлекательность Лейлы, изящной, как восточная статуэтка, женственной и сильной, как сама земля, была невообразима и лишь усиливалась внутренним сломом. Такие вещи Фелан чувствовал безошибочно: он сам до сих пор иногда просыпался под крышей от ощущения кинжала в груди, а потому доверялся людям долго и не терпел маленьких душных помещений.
Хозяйка не слишком порядочного места слишком устала отбиваться от предложений распущенных мужчин с каждым разом все богаче и знатнее. Она поделилась сокровенными мыслями: быть предметом дорогостоящего пари, на которые столь горазды обитатели Манчинга, ей не льстит. Мужчинам она не доверяет, да и сердце ее мертво…
Фелан внимал её словам и сочувствовал дивной женщине все острее. Он понимал и хорошо помнил ощущение препорученной в чужие руки судьбы, руки чужие, как позже оказалось — недобрые. Сам Фелан опрометчиво доверился судье и братьям, после чего самым трудным было залатать раненую душу. Лейле достался недостойный человек, и страдать ей пришлось дольше.
Она все о себе рассказала, спокойно и сдержанно, без лишних деталей, и от этого злость на мужское предательство оказалась особенно сильной. Фелан не понимал и предпочел бы никогда не понять, как можно предать такое сокровище, доверчиво отданное в руки?
Холодные, восточные, темно-карие глаза Лейлы манили, смеялись и согревали. Волосы ее пламенели ярче любого костра, движения погружали в состояние, близкое к отрешенному созерцанию: в восточных странах Фелану доводилось сталкиваться с заклинателями змей. Наблюдая неоспоримую красоту во всем, купец осознавал, как тяжело давалось Лейле возрождение собственной души.
За стойкость и внутреннюю силу ее можно было глубоко уважать. За открытые речи и прямоту — ценить. За пережитую боль, очарование и манеры — любить. Фелана захлестнуло самыми разными чувствами, и он влюбился так сильно, как не влюблялся никогда.
Собственно, тогда все и произошло. Он не заметил момент, когда согласился, запомнил только, что Лейла рассмеялась и в ее глазах на мгновение показался живой свет.
Мнение братьев, которые лишили Фелана наследства и крова, его не интересовало, а сестра должна была принять Лейлу, как приняла давным-давно смертельно раненого Фелана — и она приняла её.
Их брак был свободен и равен, всякий мог делать, что считает нужным, но несмотря на долгую разлуку Фелан, держа в сердце образ дорогой ему женщины, просто не мог смотреть ни на какую иную, с трепетом вспоминая их редкие встречи.
Лейла сама внесла в брачный договор пункт о совместных ночах, однако самому настаивать на близости Фелану казалось немыслимым. Кем бы он стал в ее глазах? Уподобился очередному посетителю? К этому Фелан точно не стремился.
Лишь по прошествии некоторого времени, когда с сомнением в голосе Лейла спросила, привлекательна ли она и насколько их брак нужен самому Фелану, прошептал, что очень. Очень привлекательна и очень нужен, только не через силу, а по желанию, вот и весь секрет. Тогда они сильно помяли ее платье, сиреневый шелк оттенял смуглую кожу лучше всяких драгоценностей. Потом он корил себя за немую страсть, возможно, испугавшую или оттолкнувшую Лейлу, но жена осталась довольна, ничего не спрашивала, ничего не требовала и не обещала. Чувств тоже, как подозревал Фелан, никаких необычных не испытывала, поэтому ему приходилось откладывать собственное признание.