Алиса не понимал, как можно проводить здесь дни и ночи, как можно существовать в этом сыром, призрачно капище. Ноэля обременяли дела временные, быстро разрешаемые, но Анна… Что могло её подвигнуть добровольно запереться в этом удручающем месте, скрыться от солнечных лучей, словно упырю?
Преодолевая страх она шагнула на влажные ступни, и в тот же миг музейная тьма увлекла её в приветственный вальс.
Роскошность сокрытого в бесконечных залах и коридорах убранства девушка не смогла разглядеть – вероятно из-за частых непогод электричество пропало, и светом служили редкие ввинченные в стены газовые фонари. Портреты неизвестных господ и дам во весь рост оставались неузнаваемыми, заботливо прикрыты занавесью; устрашающие бюсты и мраморные головы древнегреческих богов и богинь, откидывали грозную тень, провожая гостью равнодушным, тоскливым взглядом. Тяжелые чернильные портьеры, точно демоническая мантия, раздираемая сотнями изголодавшихся прислужников, развивалась от порывов ветра, проникавшего сквозь опрометчиво распахнутые окна.
Музей был нем, и эхо шагов промокших туфель безжалостно оглушало его, заставляя девушку в необъяснимом приступе благоговения и страха, неуклюже ступать на носочках.
Однако случайность наткнуться на несчастного призрака, боязливо шныряющего по тёмным углам, пугала её меньше, чем возможность наткнуться на Анну. Представляя грядущую беседу с ней, Алиса невольно усмехнулась, а вообразив в какое негодование придёт приятельница, узнав причину её визита, не смогла подавить лёгкий смешок.
Светлые чувства, предвкушение скорого свидания согревали, прибавляли румянца на лице и азартного блеска в глазах. Девушка уже видела романтичные картины того, как они с Ноэлем, перебирая ветхие рукописные документы, станут разговаривать обо всём на свете и миловаться, заключать друг друга в объятия при трепещущих огнях. Никакие нелепые и фантасмагорические порождения бурной фантазии не были способны притупить её решимости.
Бродя по лестничным пролётам вверх и вниз, натыкаясь на всё новые и новые повороты, она внезапно заметила в тупике одного из коридоров свет и неподвижную, замершую в углу фигуру, своим нечетким силуэтом напоминавшую человека. Вероятно, то Ноэль, подумала Алиса, точно ночной мотылёк влекомая пляской прожорливых пламенных щупалец. Однако подойдя ближе, она обнаружила, что никакого человека нет, а то лишь закреплённые золотистыми шнурами кулисы своей изломанной формой создавали случайную, но вполне умелую иллюзию неподвижного силуэта.
Коридор привёл гостью к своеобразному алтарю. Устеленный алым бархатом, окруженный множеством пылающих свечей в медных канделябрах он был таинственным островом в гладких волнах скупо освещаемой тьмы. Золотой кубок, чья чаша была изобильно украшена россыпью самоцветов и жемчуга, напоминал искусное творение мастеров востока, а крошечные пиалы, словно птенцы, окружавшие мать, отсылали к более поздним временам: античность, Византия, ранее и позднее средневековье, готика, возрождение… Точно каждое из их этих крошечных произведений искусства было вырвано из своего славного века, ради гнусной прихоти музейщиков. Подобным богатством пристало украшать столы божественных пиров в поднебесных дворцах или находиться под непрестанным надзором седовласых старцев, обитавших в древних монастырях, но никак не ютиться в бесславном одиночестве богами забитом музее.
Свет свечей отражался, манил и играл, облачая драгоценности в ослепительный блеск, соблазняя прикоснуться, сокрыть от посторонних глаз, любоваться в постыдном восторге… Алиса не могла оторвать восхищенного взгляда от неописуемой красоты сокровищ. Бессознательно она потянулась к кубку, чтоб при лучшем свете рассмотреть запечатленный самоцветами сюжет, чтоб ощутить в руках тяжесть доисторических времён, что творили подобные чудеса.
Полоумное упоение, неизвестная прежде радость заполнили всё её существо, повергнув остальные чувства, притупив обоняние, осязание и слух. Девушке казалось, что в отражении древнего метала она может наблюдать призрачные пляски юродивого Царя Птиц и его чудовищных многоруких, многолицых прислужников, что извивались в неистовых конвульсиях, в ожидании предстоящего ужина, в скором явлении обещанной жертвы. Жестокие божества древнего мира скалились и брюзжали, точно дикие твари, поглядывали аметистовыми глазами на гостью, подзывали резкими жестами и тихим свистом…