Неподдельный ужас охватил девушку от восставших в сознании феерий. Не могло всё это быть на самом деле, не могли эти живые картины скользить по золоту чаши. Всё это от холода, от темноты и от волнения перед глазами уродливые рожи устраивают свистопляски. Однако зажмуриться, отбросить сокровище, она не могла, будто поверженная взглядом змея.
Лишь тень, неожиданно упавшая, заслонившая собой ядовитое мерцание артефакта, вернула ей частичную разумность. То был Ноэль, бесшумно пришедший, взиравший со странным выражением: необъяснимая эмоция парализовала его привлекательное лицо, сделав похожим на одного из обитателей подземного мира, мира, сокрытого от солнца и людского общества, глубоко в сырах пещерах.
В его руках застыл кинжал, чья увенчанная камнями и жемчугом рукоятка, всем своим видом напоминала злосчастную чащу. В испуге Алиса позвала его по имени, но ни одно из ласковых, испуганных или угрожающих словно не нарушило его бесчеловечных планов, его кровожадного, неизвестно чем вызванного желания.
В зловещей медлительности, шепча неразборчивые речи, он двигался на неё, загоняя в угол, заставляя отступать, терять рассудок, в безумно лепете совокуплять молитвы и проклятья. Охваченная нечеловеческим ужасом, но ещё большей яростью, Алиса толкнула Ноэлю под ноги священный алтарь, приведя безумца своим кощунством в невообразимое возмущение, после бросила кубок, ловко угодив в голову, и обратилась в паническое бегство.
Словно в кошмарном сне она рывками проносилась по тёмным коридорам, взлетала по ступеням и распахивала двери, которые после с грохотом захлопывались.
Лунный свет струился сквозь переплёты старинных окон, обращался в белые нити, путался в ногах. Но ни одна из этих ветхих рам не посочувствовала гостье, не поддалась её безуспешным попыткам вырваться на волю. Знакомые прежде коридоры, оборачивались лабиринтами, беспрекословно повиновавшимися таинственным, неизведанным силам, щедро наделившими их жестоким разумом. Порождая на пути ловушки, воскрешая зловещие тени, они умелым обманом загоняли жертву в сокрытые от археологов и музейных работников подвалы, за прочным камнем стен.
Алисе казалось она держит верный путь, казалось ещё несколько злосчастных метров и спасительный выход покажется, выпустит её из логова полоумных порождений. Но Афродита, Аполлон, Нарцисс, Персефона и прочие древние божества всё глядели ей вслед, азартно склонив светлые головы, а тяжелые портьеры монотонно шелестели, упоенно вальсируя со сквозняками. Оглушительное эхо топота заглушало лишь биенье сердце и голос, её собственный голос, что срывался в чудовищном крике, зовя на помощь Анну. Но Анна была глуха, как тьма, как боги или фантомы, замурованные в стенах.
Девушка не осознавала, что неподвижный коридор играет с ней злую шутку, что после лестничного пролёта, со ступенями разной высоты, её встретит отнюдь не спасительная дверь, а сырой подвал и бесчисленная вереница дубовых бочек. Высоких и широких, источавших удушливый ржавый запах, сквозь редкие щели которых сочилось нечто липкое, нечто темное, как самая безлунная, беззвёздная ночь. От обосновавшейся сырости, от цветущей плесени, остатки разума, трезвого рассудка, поспешно уступали место дремучей, совершенно неуместной апатии.
Девушка остановилась, и не спеша, точно в сонном бреду, огляделась, жадно глотая затхлый воздух. Озноб насмешливо щекотал спину, растрепавшиеся волосы липли к лицу, судороги, непрерывные судороги заставляли подёргиваться в мучительной дрожи, а в глазах плясали вспышки, оставшиеся позади взгляды и померкшие лунные лучи. Но комната приобретала очертания, и перед затуманенным взглядом предстало нечто наподобие мерзкой обители людоеда, мастерской мясника или живодёра.
Чудовищные инструменты – тесаки, крюки, узлы цепей, щипцы и прочее, прочее, прочее, о предназначении чего оставалось только догадываться, увешивало поросшие мхом стены, без единого окна, без единого запасного выхода. По покосившемуся древесному столу шастали любопытные крысы: бесчисленными алыми огоньками мерцали их глаза, а шмыганье сопровождалось гнусным писком. Бесстрашные зверьки обнюхивали гостью, теребили подол юбки и щекотали ледяными хвостами.
А вдали слышалось гнетущее эхо неспешных, но неумолимо приближающихся шагов. Точно бой колокола в пораженном чумой городе или накат океанской волны, в преддверии смертоносного шторма – неотвратимое, неизбежное, но где-то в глубине воспалённого сознания уже принятое и понятое явление.