- Ты вот что, - произнёс Лёва решительно. - Хлопцам скажи, что кто бабу найдёт, тому от меня будет приятно. Так и передай. И вот ещё: если живьём не дастся, пускай её где найдут, там и шлёпнут, понял? И за этого разузнай, который Грицка с Панасом. Всё понял?
Зяма кивнул и, вышибив задом входную дверь, удалился. К обеду он вернулся, выставил из дома утомившую начальство грудастую брюнетку, откупорил заткнутую тряпицей бутыль с мутной жидкостью, разлил в гранёные стаканы и доложил:
- Панаса с Грицком уже отпели.
- За помин души, - Лёва покрутил нечёсаной башкой, опрокинул в рот стакан с мутной жидкостью. - Ну? И кто их заделал?
- Есть один такой. Фамилия ему Перельмутер, но зовут больше по кличке - Моня Цимес. Человек, говорят, серьёзный, и из серьёзной семьи. Я его старшего брата знал, Янкеля, гоп-стопником тот был, известным. Сгинул где-то, а Моня теперь вроде как заместо него. Только на гоп-стопы не ходит, коммерцией занимается. Той, которая без вывески.
- Без вывески, говоришь? - Лёва поморщился. - Ты за бабу хлопцам передал?
- Передал.
- Так сходи ещё передай. Теперь за этого Моню. Чтобы как появится, с ним церемоний не разводили.
- Легко сказать - появится. Он наружу-то вылезает как крот из норы, раз в год по обещанию. Погуляет мало-мало, нырнёт под землю, и нет его.
- Так пускай из-под земли выроют, - саданул кулаком по столешнице Лёва.
- Такого выроешь. Хотя... Говорят, что у него дела тут с одним. Есть такой, зовут Рувим Кацнельсон. Человек божий. И я подумал, надо бы поставить за этим Рувимом ноги.
- Да ставь хоть что, - досадливо буркнул Задов. - Хоть ноги, хоть руки. Результат чтоб был!
***
Вечер стоял мирный, по-довоенному томный. Молодцевато глядел с пьедестала Дюк Ришелье, по-старому ворковали голуби, а город насквозь пропитался запахом осеннего палого листа. И ночь спустилась на Одессу такая же тихая, прозрачно-ясная, с деликатными фонарями и с морским шорохом.
Запряжённая парой не слишком резвых жеребцов биндюга, скрипя рассохшимися рессорами, протащилась по Ольгиевской. На углу с Коблевской биндюжник, до ассирийской смуглости загорелый блондин в белой холщовой рубахе, придержал коней.
Бородатый сухопарый мужчина в чёрном лапсердаке и черной же широкополой шляпе отделился от стены углового дома, сделал десяток быстрых шажков и оказался перед повозкой.
- Вам п"гивет от А"гона, - сообщил бородатый. - Я - "Гувим.
- Надеюсь, Арон здоров, - отозвался на пароль загорелый биндюжник. - Садитесь.
Бородатый скользнул в повозку. Через мгновение она тронулась и потащилась по Коблевской.
У дома Папудовой пассажир вылез, биндюжник остался на козлах. Рувим подобрал с земли пригоршню мелких камешков, примерился, запустил один в окно второго этажа.
Через пять минут в дверях показалась женская фигурка. Биндюжник гулко сглотнул слюну, когда тусклый свет из окна упал девушке на лицо.
- Неужели это вы, Полина? - тихо спросил он.
- Вы меня знаете? - встревожено отозвалась девушка и шагнула ближе. - Боже мой! Николя... Вы...
- А ну, стоять! - не дал Полине закончить фразу голос из темноты. - Стоять, сучьи дети!
Биндюжник с нехарактерным для людей его профессии именем Николя, не изменившись в лице, обернулся на голос. Из ближайшего двора, на ходу срывая с плеч винтовки, бежали трое.
- В телегу! - коротко бросил биндюжник. - Быстро! Ну!
Девушка, оцепенев от страха, не сдвинулась с места.
Бородатый Рувим шарахнулся к стене, неразборчиво забормотал молитву.
Оттолкнувшись, биндюжник слетел с козел, рывком распахнул дверцу повозки, подхватил Полину, забросил её вовнутрь.
- Стоять, гад!
Николя оглянулся. Троица была уже в двадцати шагах. Передний ещё бежал, двое остальных наводили берданочные стволы.
Биндюжник, так и не изменившись в лице, пал на одно колено. Полы холщовой рубахи распахнулись, наган, казалось, сам прыгнул в левую руку, маузер - в правую. В следующий момент винтовочные выстрелы слились с пистолетными. Захлебнувшись кровью, сполз по стене Рувим Кацнельсон.
Николя в подплывающей красным на левом плече рубахе вскарабкался на козлы. В три приёма развернул повозку. Гикнув, пустил жеребцов по Коблевской. Двое берданочников лежали на мостовой навзничь, третий трудно отползал в подворотню. Николя на ходу пустил в него пулю и погнал биндюгу по ночному городу в сторону порта.
***
Сквозь топот копыт послышался скрежет ветвей по борту повозки. Снова эти акации... Николай скрипнул зубами.
По весне Одесса утопала в кремовых цветах, опадающих наземь и шуршащих папиросной бумагой по мостовой. Сладко-пряный запах акаций кружил голову и сподвигал горожан на романтические глупости.
В мае четырнадцатого подпоручик Краснов не чурался ни глупостей, ни романтики. Как-то вечером они с приятелем, поручиком Архипенко, катались в пролётке - с Николаевского бульвара на Французский и обратно. Болтали, разглядывали проходивших и проезжавших мимо дам, раздумывали, где поужинать нынче. Война была уже объявлена, и эшелоны отправлялись один за другим на фронт. На ускоряющем жизнь вокзальном ветерке, который засквозил по Одессе, подобное мирное времяпрепровождение казалось украденным у настоящего, полуреальным.
Закатное марево выпустило навстречу пролётку, в которой сидели две хорошенькие девушки - одна в белой шляпке, другая в розовой - смеющиеся, беззаботные. Архипенко приветствовал дам, как знакомых. Пролётка ли замедлила ход, или время так растянулось - Николай не понял. Он до неприличия долго разглядывал девушку в белой шляпке, не в силах отвести взгляд.
- Кто это? - поинтересовался Краснов, когда пролётки разъехались.
- Дочь Гурвичей, ты ведь знаком. А тот розанчик - их племянница из Киева, Полина. Кажется, студентка консерватории...
В следующий раз Николай встретил эту девушку через неделю - в летнем саду устроены были танцы. На эстраде расположился оркестрик, поле вокруг обычно отводилось для танцующих. Краснов заметил "белую шляпку" издали. В каждой чёрточке, в каждом движении её полно было неизъяснимой манкости - словно ниточку натягивало, вынуждая Николая идти к ней.
- Вы позволите? - на его счастье, зазвучал как раз новый вальс.
- Да...
И прохладные пальчики - в ладонь, и гибкая талия - под руку, и аромат - в голову... Краснов не помнил больше никаких подробностей того вечера совершенно. Помнил только, что проводил Полину и пошёл бродить по городу, хмельной от восторга.
Они уговорились встретиться через день.
А назавтра полк, в котором служил подпоручик Краснов, отправили на фронт.
И вот сейчас Поленька там, за спиной. И всё несбывшееся, всё отмечтанное и запертое во времена оны на замок снова берёт его прохладными пальчиками за запястья.
***
Зяма Биток спал чутко - приобрёл эту привычку за беспокойные годы под Лёвиным началом. Ворвавшийся к Зяме посреди ночи вестовой не успел ещё, закончив короткий доклад, отдышаться, а Биток был уже на ногах, одет и при кобуре с маузером.
- Точно она? - отдуваясь, пытал Зяма вестового. - Обознаться не мог?
- Она, - осенил себя крестом тот. - Такую ни с кем не попутаешь. Мы её сразу узнали, как из дому вышла. А Стас, покойник, и говорит...
- За Стаса потом. Что за Кацнельсона скажешь?
- Так шлёпнули ж его, Кацнельсона.
Зяма сложил в уме фрагменты нехитрой мозаики. Убитый Кацнельсон знался с контрабандистами. Операцию по вывозу Полины Гурвич наверняка организовал он. Значит...