— Эй, поглядите-ка, что у меня есть! — И Отто поднял вилку с половиной картофелины на ней.— Добрый кус жареной свинины.
Лини: — Это я специально для тебя зажарила.
Но Отто не донес картофелину до рта — она соскочила и шлепнулась на пол. Он поднял ее, очистил пыль и отправил в рот. И каждый из них на его месте поступил бы точно так же.
— Здорово, да-а? — воскликнул Юрек и погладил себя по животу.— Уже не такой пустой.
— Едим теперь как старосты бараков или капо,— усмехнулся Норберт.
Отто:—А что? И вправду! Эй, Клер! Вот вам на десерт.— И он протянул ей два кусочка сахара.
— Спасибо, Отто. Вы такой славный.— Потом горячо, порывисто: — Без вас, мужчин, мы бы пропали. А будь на вашем месте другие, может, нам бы плохо пришлось. Но вы обходитесь с нами так по-товарищески... Ну, в общем, знайте: мы очень это чувствуем и ценим, всем сердцем чувствуем.
— Да ну, о чем тут говорить. Просто мы четверо рыцарей из Освенцима,— усмехнулся Отто.— Нет, четыре мушкетера. В детстве «Мушкетеры» были моей любимой книжкой.— Он вскочил и принялся фехтовать воображаемой шпагой.— Оберегаем прекрасных дам от всех опасностей.— Он сделал несколько яростных выпадов.— Один убит, второй, третий.— Снова выпад, захлебывающийся вскрик.— А теперь я сам убит.— И он хлопнулся навзничь.
Хохот, рукоплескания. Довольный донельзя, Отто поднял свою миску, подцепил вилкой кусок капусты и отправил его в рот.
Андрей снова заговорил с Клер по-русски:
— Какая у вас очаровательная улыбка. До Освенцима вы, бесспорно, были красавицей.
Она помрачнела, хмуро ответила:
— Благодарю вас, Андрей. Когда вы говорите такое, это мне помогает — я опять начинаю хоть капельку чувствовать себя женщиной.
— А кем же еще можете вы себя чувствовать? — спросил он недоуменно.
— Каким-то бесполым существом.
— Но почему?
Она ответила с откровенностью, какая раньше была бы для нее немыслима в разговоре с посторонним мужчиной. Но в Освенциме, где вся жизнь заключенного была сведена к чему-то самому элементарному, человек был внутренне оголен, его лишали возможности хоть что-нибудь держать в себе, обривали ему душу, как и голову, наголо.
— Потому что я превратилась в скелет, потому что вот уже два года у меня не было месячных и не осталось сейчас в моей внешности ничего женского — ни волос, ни груди.
— Отчего же вы для меня сама женственность?
— Может быть оттого, что вы давно не видели женщин. А может быть,— тут она бросила на него лукавый взгляд,— может быть, это у вас привычная галантность и вы такое каждой женщине говорите.
— Ни то ни другое,— ответил он очень серьезно.— Прежде всего, в лагерях я пробыл только семь месяцев. И потом, моя команда каждый день проходила в Бжезинке через женский лагерь, так что женщин я видел. Нет, дело не в том — даже в этой одежке, даже такая истощенная вы очень женственны. И глаза ваши, и рот, и голос... И движения... И вся ваша душа...
Клер улыбнулась. Он даже не представлял себе, до чего она ему благодарна.
— Приятно слышать. Спасибо. Андрей.— И, резко повернувшись к Юреку, спросила его по-немецки: — Как вы думаете, нельзя ли раздобыть у Кароля зеркальце?
— Попрошу.
— Мужчины, а вам удалось за все это время хоть разок поглядеться в зеркало? Нам — нет. Разве что иногда увидишь свое отражение в оконном стекле, да и то если свет падает как надо. Но все равно толком ничего не разглядишь.
Выяснилось, что и мужчины за все годы лагерной жизни ни разу не видели себя в зеркале.
— Однажды в Бухенвальде.— стал рассказывать Норберт,— я раздобыл осколочек зеркала, но в него только и было видно, что кусочек носа или губы. А это хуже, чем ничего.
— Ты хорошенько подумала, тебе и в самом деле охота на себя поглядеть? — усмехнулась Лини.— Я так вовсе не жажду.
— При такой кормежке я толстею не по дням, а по часам,— ответила Клер.— К завтрашнему дню буду в форме.
— Да уж конечно,— сказала Лини, собирая миски.— Видели бы вы Клер до Освенцима — это вам не мужиковатая голландка вроде меня: сногсшибательная, элегантная красотка француженка. Ну вот что, рыцари, когда я перемою миски, вы уж будьте так любезны, погуляйте где-нибудь, чтобы дамы могли помыться. Тогда я смогу надеть обновки, которые Юрек приобрел для меня в универсальном магазине Кароля. Ох, боже ты мой! Ведь я на них еще и не взглянула!