Ему требовалось теперь много времени на обдумывание. Потому что теперь, когда дело шло к концу, он не мог уже больше воспринимать вещи так легкомысленно. Теперь уже не мог. И про это он тоже знал.
«Это хорошо», – сказал он.
Он не знал, открыты ли у него глаза. Нет, определенно нет. Веки снова опустились. Да это было и неважно. Он видел иные вещи, чем те, которые, возможно, могли быть снаружи, вне его «я». Он видел множество образов и все в приятном свете, они проплывали перед его внутренним взором. И были такие же, как прежде. Только еще прекраснее.
Пока вдруг не начало болеть сердце.
Образы постепенно исчезали, и в конце перед глазами остались только чернота и пустота. У него не было времени удивляться этому. Потому что мысли, как прожектор, были направлены на сердце. Что происходит с сердцем? Откуда эта усиливающаяся боль?
Он тяжело дышал, преодолевая все нарастающее давление. Откуда ни возьмись, появилась огромная рука и вцепилась цепкими пальцами в сердце. И стала медленно и неотступно сжимать его. В мозгу молнией промелькнуло видение огромных стальных тисков.
Ему не хватало воздуха. Давление неотвратимо и мощно нарастало. У сердца уже не оставалось пространства, оно не знало, как избавиться и как спастись от того, что с каждой секундой становилось все ужаснее.
Все туже и туже стискивало его. Будто затягивали винт. Виток за витком. Там кто-то есть, кому принадлежит эта сатанинская рука? Может, темные силы? А может, Вышний, сам Всевышний? Может, Ему доставляет удовольствие сжимать руку, раздавливать сердце и наблюдать за этим? Как ребенку, мучающему муху или какую-нибудь другую мелкую животину? Вырвем лапку, а что теперь эта тварь сделает? Опля, не улетай! А давай-ка для верности и крылья пообрываем. А теперь что? Еще одну лапку долой, и еще, и еще. Вот, теперь у мушки нет ни одной ножки, а крыльев и подавно нет, а она все еще жива, черт побери, смотри, как жужжит! Мелочь такая, а какая упорная, кто бы мог подумать!
Проклятая рука давила, и жала, и сжималась в кулак все сильнее и сильнее. Тело Другого пришло в движение. Даже те части тела, которые уже умерли. Причиной движения были, по всей вероятности, нервы.
«По всей вероятности», – в отчаянии и с трудом произнес Другой.
«Естественно, – воскликнул издалека, со дна морского Однорукий. – Конечно, причина в нервах. Само собой разумеется, а ты как думал?»
«Это чувства», – прошептала Мария. Он едва понимал ее, так тихо и невнятно она говорила. Он попытался узнать ее, но нигде не мог ее найти. К тому же он ищет явно не в той стороне. Явно? Но голос ее был утешением в этой безумной боли.
«Это реакции реального пребывания здесь, – сказала Бетси, которой уже снова было не сто лет, и она, по-видимому, обо всем забыла. – Тебе же только что Однорукий сказал. Он врач и знает. Ты просто не хочешь в это поверить, да?»
Тело Другого дергалось, как оторванная лапка паука. Сверхсильная рука почти полностью сомкнула пальцы.
Когда он почувствовал последнее, самое изнурительное давление и рука так сжала кулак, что в нем ничего уже не могло шевельнуться, Другой испустил свистящий, прерывистый крик, наподобие захлебывающегося свистка летящего в пропасть локомотива.
Закричав, он раскрыл глаза и снова мог видеть. Он увидел, что сидит в лодке, выпрямившись. Все, что снаружи и внутри тела было еще живым, сидело сейчас выпрямившись, в лодке, а не валялось беспомощно и неподвижно на дне.
Голова повернулась в сторону горизонта. Огромная рука все еще крепко держала его за сердце. И не отпускала, хоть умри. Ему все виделось как в перевернутом театральном бинокле: глупо, далеко и искаженно, боже мой, как смешно, здесь нельзя так сидеть и лежать, а выправка где, что это такое, это ведь все не по правилам?
Он провел глазами вдоль линии горизонта.
Другой мог различить теперь лишь цветные пятна. Сверху синяя клякса, а в ней красный прыгающий шарик. Качающаяся полоска горизонта и бездна черной воды внизу. А совсем высоко вверху еще что-то белело.
«Откуда там взялось что-то белое?» – спросил он себя и не мог думать от боли. Глаза приклеились к горизонту и ощупывали его, как слепой нащупывает палкой край тротуара. Однако на горизонте было пусто. Перед ним, на воде, тоже ничего не было, а позади него пылало раскаленное небо.
– Круговой обзор чист! – отчетливо произнес он вслух. Голос его прогремел у него в ушах.
«А что можно было ожидать другого? – произнес он опять про себя и по-прежнему остался сидеть прямо. У него снова появилось немного сил, потому что рука, сжимавшая сердце, вдруг исчезла и больше не давила. Он не удивился, как будто бы уже успел забыть о боли. Однако он ее не забыл. Он просто настойчиво искал то что-то белое.
Он поднял глаза кверху, где видел это прежде. Но теперь ничего не находил среди синих пятен.
«Мне оперировали катаракту, – сказал он. – Значит, я должен бы видеть?»
И тут он понял, даже не посмотрев еще раз, что это был Вышний. Что-то белое, значит, это был свет.
Он закрыл глаза и продолжал сидеть прямо. Он ждал, пытаясь размышлять упорядоченно, и чувствовал сильное волнение. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем он снова смог увидеть то белое; оно появилось совершенно неожиданно и внезапно, высоко наверху, и было видимо сквозь закрытые глаза. И синева больше не затмевала его. Как в кино: белый холст экрана. Он сидел в первом ряду, ему приходилось сильно задирать голову. В глазах рябило. Здесь дают какое-то странное представление, подумал он. Мне нужно было взять место получше и поудобнее. Что же задумал Вышний? – размышлял он.
«Как в настоящей киношке», – сказал он.
Представление началось. Сначала реклама. Она не в счет, как всегда, сплошная ерунда. Потом кинохроника. Вот едет скорый поезд, едет так быстро, что прибывает, не успев отправиться. Смена кадров. Зимние виды спорта, министр, обезьяна показывает фокусы, зрители смеются. «Зрители всегда смеются», – сказал он. И зачем все это?
«Нет», – сказал он.
Представление сразу же прекратилось. Другой обрадовался. Значит, этот фильм, это был не Он, не Вышний? Может, темные силы хотят напугать его? Теперь еще и это?
Другой больше уже не мог держаться прямо, он рухнул вниз, приняв свое прежнее положение. И оттого, что он лежал, как прежде, ему стало гораздо легче. Сердце больше не болело. Скорее, наоборот. Рука исчезла. Нет, напротив: она вернулась. Только по-другому и уже без прежней злобы. Он слышал ровное биение собственного сердца. Он больше не боялся мрака в углах.
«В углах? – спросил он. – А где же здесь углы?» Он огляделся вокруг, и, конечно, никаких углов не было.
Конечно? – подумал он. Странно, до этого я боялся, и я только что видел Вышнего, а кто, собственно, крутил этот фильм? Кто хотел меня одурачить и зачем?
Он не мог разобраться в этом. Да это было и не столь важно. Он только чувствовал, что рука снова вернулась и что Вышний так чудесно придерживает его сердце. Удивительный покой разлился в нем, широкий приятный простор. В каждой отдельной точке ощущал он этот покой и красоту. Он старался не разговаривать и не думать, чтобы не спугнуть и не разрушить всего. Здесь позволительно было только молчать. И смотреть на белый свет, и видеть, как по полого спускающемуся пути приближается Вышний, пересекая небосклон. Сияние становилось сильнее и при этом не слепило глаз.