Не успел. Прозвенел звонок, и я видел, как она входит в класс – бледная, как простынь, а за ее спиной слышатся смешки.
Твари. Твари бездушные; уроды. Сжимая кулаки, я смотрел, как она прячет лицо за своими кудрявыми рыжими волосами и увидел, что несколько слезинок упали в раскрытую тетрадь – быстро и почти незаметно.
Шариковая ручка в моей руке треснула.
Сорок пять минут ада – я чувствовал это. Видел по подрагивающим плечам и видел, по застывшей фигурке, когда ей в спину прилетел комок бумаги – наверняка какая-нибудь едкая записка.
«Ты еще заплатишь за это»: молча пообещал я.
Катька вылетела из класса вместе со звонком на перемену, оставив на столе тетради и учебники, а на спинке стула – свою смешную сумку, сшитую из лоскутков разноцветной ткани.
– Кать! – крикнул я, запихивая ее вещи и закидывая их на плечо, – Мартынова, стой! – выбежал в коридор, но она уже скрылась за углом.
За спиной слышались смешки – но я решил разобраться с этим позже. Добежал до двери второго крыла, что вела в спортзал и к черному входу и застыл, прислушиваясь.
Тихие всхлипы, похожие на мяуканье котенка, донеслись снизу. Я спустился по ступенькам и нашел одноклассницу под лестницей – свернувшуюся в клубок и уткнувшуюся лицом в колени.
Бросил ее сумку на пол и уселся рядом. Попытался дотронуться до плеча, но она отстранилась.
– Уходи, – промычала, не поднимая головы, – Уйди, Громов.
– Кать, мне очень жаль, – искренне сказал, – Ты не заслуживаешь такого.
– Как видишь – заслуживаю, – огрызнулась она, вкинув подбородок.
– Он просто придурок и еще ответит за это, поверь. Ты не виновата в том, что попала в такую ситуацию. Это. Не. Твоя. Вина. – четко произнёс я.
Катя тихо хмыкнула и вытерла нос, размазав влагу по лицу. Поморщилась, а потом попросила:
– Можешь в моей сумке салфетки достать.
– Могу, – я открыл бесформенный баул и порылся в содержимом, вытаскивая пачку салфеток с запахом ментола, – Держи.
– Спасибо, – она шумно высморкалась и скомкала бумажку, а потом достала вторую и вытерла раскрасневшиеся щеки, – Почему парни такие нелогичные? Вам даешь – так шлюха; не даешь – еще хуже. Как понять?
– Не все парни такие, – нахмурился я, – Есть и порядочные.
– Ну-ну, – прислонившись к стене за головой, Катька закрыла глаза и прошептала, – Господи, еще шесть уроков. Я не переживу этот день.
– Переживешь, – я затих, услышав хлопок двери сверху и продолжил, когда чьи-то шаги стихли.
Усмехнулся, покрутив в руке свою зажигалку и спрятав ее обратно в карман – дурацкая привычка, когда нервишки шалят.
– И спрячь свои ежовые колючки – тебе не идет, – легонько толкнул ее плечом, а потом протянул руку и приобнял несильно, физически чувствуя ее боль, которую она даже не пыталась скрыть от меня за подрагивающими плечами, – Знаешь, что, – задумался на секунду и продолжил, – Ты можешь побыть здесь, а через минут двадцать подойти в актовый?
– Зачем?
Отстранившись, я привстал, наклонив голову, чтобы не удариться о нависающий над нами пролет и протянул руку. Катя выползла из-за угла и взяла мою ладонь, поднимаясь на ноги.
Справится, знаю.
– Просто сделай, как я прошу, ладно? Давай, – я подмигнул ей, протянув ее сумку, – Через двадцать минут.
Я уже поднимался по лестнице, как она меня окликнула:
– Ром, может не надо?
– Надо.
– Ладно…
Пошел во двор школы – в курилку, поджидать. Шнуров и компания уже были здесь – громко гогоча и сплевывая ядовитую харчу на землю. «Наверняка там, где были их плевки навсегда перестанет расти трава»: мысленно усмехнулся я. Знал, что следующей по расписанию у них стоит музыка, а, значит, половина класса ее прогуляет, что было мне на руку.
– Что, Гром, успокоил страдалицу-недотрогу? – хохотнул он, протянув мне ладонь, когда я подошел ближе.
Я не пожал ее, лишь смерил его внимательным взглядом. Оглядел остальных, и они отступили на шаг – знают, что сейчас будет. Встал вплотную, выхватив у него окурок и бросил в сторону, замечая мелькнувший в его глазах страх.
– Думаешь, это смешно? – прорычал, схватив его за ворот куртки, – Думаешь, над этим можно смеяться?
– Гром, ты чего я же просто, – замямлил он, – Я же просто прикалывался…
Я не стал слушать эти нелепые оправдания, просто дернул его вниз – носом на свое колено. Толпа медленно отступала назад – никто не рискнет связываться со мной. Я редко дрался; редко использовал силу или связи отца, но я мог – и все это знают. Никто не встанет на пути у Громова старшего, как и у младшего.