— Здесь жили рабы?
— Да, во всех этих дряхлых домах в Старом Квартале — его еще называют Французским.
— Да, я знаю. Как здесь тихо, ни звука.
— Сейчас мне надо найти второй ключ, надеюсь, в этот раз мне повезет больше.
— Может, я поищу, у вас руки трясутся?
— Нашла! Нашла!
— Хорошо!
— Когда я искала свободную квартирку в этом квартале, было два варианта. Одна была очень недорогая, и там было много удобств, даже плита, чтобы готовить — другая, та, в которой мы сейчас окажемся — мне она совершенно не по карману — но я выбрала ее по причине, в которой вы сейчас убедитесь.
Открывает калитку.
— Пожалуйста! Кто первый?
— Лучше вы, я не знаю вашей квартиры.
— Нет, вы первый. Мне интересно, увидите ли вы, почему я выбрала ее.
— Хорошо, я первый. — Они входят. Олли зажигает спичку.
— Нет, нет, никаких спичек!
— Мне кажется, вы выбрали ее из-за стеклянного потолка.
— Да, вы правы. Включить лампу, или света с неба хватит?
— Мне хватит.
— Мне тоже. У меня нет ни одного стула, вам придется выбирать между полом и постелью при свете неба. И вы очень меня обяжете, если сначала снимете с себя все мокрое и вытретесь полотенцем. Вы разденетесь здесь или хотите пойти в ванную? Нет, нет, раздевайтесь обязательно здесь, и ложитесь в постель под стеклянной крышей, и смотрите вверх на облака, несущиеся там, как вереница гигантских роз. Они подсвечены неоновыми огнями города. Но мне хочется думать, что они светятся изнутри. На вас и не надето почти ничего, снимайте все, я вытру вас полотенцем.
— Я могу сам, даже одной рукой.
— Я знаю, что вы можете, но не отнимайте у меня этого — удовольствия.
— Чего?
— Удовольствия. Я профессиональная медсестра, так что можете не чувствовать стеснения.
— Я и не чувствую. Я вообще мало чего чувствую. Как профессиональная медсестра, вы можете мне это объяснить?
— Ложитесь под стеклянную крышу, и я попытаюсь объяснить. Мне кажется, это связано с — до того, как вы потеряли руку, вы чувствовали больше?
Олли издает неясный звук.
— Вы сказали да или нет?
— Да. Конечно.
— Как давно вы ее потеряли?
— Три года назад. Я был тогда спортсменом.
— И с тех пор вы чувствовали -
— Все меньше и меньше.
— Вы чувствуете меньше, потому что считаете себя калекой. А должны чувствовать — правду. Потеря одной руки делает вас похожим — на античную статую.
— Это хорошо?
— Это делает вас — более привлекательным.
— Некоторых искалеченность, может, и привлекает, но самих калек она не радует, это точно. Иногда — как у меня — она губит жизнь. Я живу загубленной жизнью, и мне это не нравится.
— Чем вы занимаетесь?
— Я — живу.
— Я имею в виду, на что вы живете.
— На том углу, где мы встретились, я стою каждый день с десяти утра и до полуночи.
— Зачем?
— Как вам сказать… Жду, пока меня снимут.
— У вас есть какое-нибудь место, место, куда вы можете пойти?
— Да. У меня есть комната.
— Уже три утра, а к семи мне уже надо быть в больнице. Мне надо спать, а не дрожать от холода с проститутом.
— Вы хотите сказать — мне пора убираться?
— Боюсь, что именно это я и хотела сказать.
— Ухожу. Ухожу немедленно…
Вход в меблированные комнаты во Французском Квартале, видимый сквозь туман, едва рассеиваемый светом фонаря в отдалении. Высокие двойные двери, выдержавшие множество сражений. Краска облупилась. На одной из половин криво вырезано «Bitch».
Кровать у лестницы. На ней, под смятым одеялом, лежит владелица этого далеко не самого дорогого заведения, существо, которое мы будем называть Уайр — для удобства печатания на машинке. Она бормочет в своем неспокойном сне. Ее видно, так как над нею подвешена тусклая голая лампочка. Она спит у лестницы, чтобы ни один постоялец не мог уйти или придти, не попав в прицел ее неумолимого взгляда.
Номер в этой меблирашке. За шатким столиком сидит молодой, лет двадцати пяти, писатель — Син. Он работает, но шатающийся столик мешает ему. Он в ярости встает и подсовывает спичечный коробок под ножку, возвращается к работе. Шатание стало еще больше. Когда он встает, горсть мелких монет дождем звенит по стеклу балконной двери.
Син идет к балконной двери и открывает ее. Слышен тихий свист. Это Олли внизу на тротуаре, он улыбается своему другу. Син кивает и быстро возвращается в номер. Босиком он спускается вниз по скрипучей лестнице. Уайр громко бормочет во сне. Син замирает, пока бормотание снова не превращается в храп. Он продолжает спускаться к закрытой на засов двери. Когда он открывает дверь, раздается громкое бормотание Уайр. В рамке готического входа стоит Олли.