Пройдет немногим более сотни лет — и новый Бонапарт подомнет под себя Европу и устремится на Россию. И опять Россия не только устоит сама, но и спасет Европу.
Но сколько, сколько раз это может повторяться?! Когда же наконец восторжествует на земле мир и братство народов?!
Сколько произнесено проклятий войнам! Сколько потрачено дорогой гербовой бумаги на мирные договоры! И царские дворы раньше роднились семьями тоже ведь небось в расчете на мир и согласие между своими народами. А войны между тем продолжались. Войны продолжаются…
Как-то на экзамене одному студенту достался билет об окончании второй мировой войны. И когда парень рассказывал о знаменитой встрече на Эльбе, Викентий Викентьевич спросил, а хорошо ли он представляет, где находится эта река. «Где-то за Берлином, — ответил студент, — в глубине Германии». — «А не знаете, почему, начинаясь в Чехословакии, река называется Лабой, а после пересечения границы под Дрезденом становится Эльбой?» — «Лаба — это, кажется, славянское название, — не очень уверенно объяснил студент. — Даже были, если не ошибаюсь, какие-то полабские славяне…»
При всей приблизительности ответа парень не ошибался: во времена Киевской Руси по реке Лабе жило многочисленное славянское племя. Мизерные остатки его, под именем лужичей, или сорбов, живут и по сей день в Дрезденском округе. Но об этом знают разве что историки, этнографы, лингвисты — словом, те, кому такое положено знать по роду своих занятий.
Викентия Викентьевича лужичане интересовали давно. И он еще в Салониках сказал своему коллеге, что если удастся к нему приехать, то он очень хотел бы побывать у своих дальних соплеменников. Коллега такую поездку обещал и как истый точный немец свое слово сдержал.
Верно говорится: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. По книгам Викентий Викентьевич был достаточно «наслышан» о лужичах. Но в какое сравнение могло идти книжное знание с тем, что он узнал и увидел воочию!
Жили сорбы в верховьях Шпрее. Река тут разветвляется на десятки рукавов, соединенных между собой бесчисленными протоками и каналами. Так что лодки в Шпреевальде, как зовут здешнюю местность, едва ли не главный вид транспорта.
Еще в давние времена славяне были оттеснены немецкими феодалами на эти незавидные, неудобные земли. Однако предприимчивые — иначе бы им не выжить! — лужичи беду обратили во благо: они научились выращивать на здешней, постоянно влажной земле богатые урожаи овощей. Викентия Викентьевича потом попотчуют великолепного засола огурчиками, очень похожими на наши нежинские.
Но он-то ехал к лужицким сорбам, конечно, не за тем, чтобы похрустеть крепкими и ароматными огурчиками. Его интересовало, сохранились ли национальные особенности народа, его древние традиции или все утратилось, развеялось на суровом ветру времени — ведь прошли не годы, а века и века. И прошли они в окружении чуждых по вере, по складу характера народов.
Европа обратила свое просвещенное внимание на этот уцелевший посреди иноплеменного моря островок славянства лишь в начале прошлого века. Ученые заинтересовались языком, фольклором лужичан; русский лингвист Срезневский помог им составить словарь. У лужичан появляются свои журналы, выходят книги, в том числе сборник «Отголоски русских песен». Знакомясь с песенным творчеством русского народа, автор сборника — еще вон когда! — высказал удивление, что никто до него не обращался к сему богатейшему источнику поэзии, довольствуясь подражанием французским писателям.
Вот эти отголоски Викентия Викентьевича больше всего и интересовали. Слышны они до сих пор или нет?
Сигизмунд Герберштейн, дважды побывавший в России еще в начале XVI века, как известно, оставил подробное описание Московии, быта и нравов русского народа, и его «Записки» не утратили интереса и по сей день. Посланник германских императоров еще с детства знал сорбский — по-тогдашнему вендский — язык, и это, несомненно, помогло ему в написании книги. Он мог понимать, что говорится вокруг него, мог вступать в разговоры с заинтересовавшими его людьми, мог читать летописи и другие памятники нашей письменности. Для понимания народа вряд ли есть что-то важнее знания языка этого народа!
Надо думать, при Герберштейне лужицкий язык был ближе к русскому, чем теперь. Но если с течением времени языки и разошлись далеко, корень-то у них все же один. И знание этого корневого языка — а старославянский Викентий Викентьевич хорошо знал еще с университета — тоже теперь помогало ему. Он тоже мог вступать в разговоры, мог задавать вопросы и понимать ответы.