— Здесь не занято?
Дементий повернул голову, поднял глаза. Рядом стояла (и откуда только взялась?) высокая, строго одетая девушка. (Не иначе — из задних рядов: тоже небось искала там местечко.)
— Как видите.
Можно бы, да пожалуй, и надо бы ответить повежливей, полюбезней: как-никак девчонка не виновата, что тебе места на Камчатке не досталось, она, поди, и сама бы не прочь там обосноваться… Но пока он соображал, как да и чем смягчить и тон и смысл своего ответа, в аудиторию вошел профессор.
— Садитесь, садитесь…
Однако к тому времени, как было получено это великодушное разрешение, девушка — не стоять же! — успела сесть сама. «Дубина!» — сам себе сказал Дементий, а увидев, что девчонка села не рядом, а на некотором удалении, с непонятно откуда взявшимся злорадством еще и добавил: «Ну и прекрасно!..»
Профессор взошел на кафедру и начал выкладывать из портфеля бумаги и разноцветные брошюры.
Профессор… Если бы профессор! На кафедре стоял человек, которому куда больше подходило ничего не говорящее слово «преподаватель»: молодой, чернявый, подтянутый. Разве что глубокие залысины на висках говорили, что молодому человеку все же давно за тридцать. Однако даже и намека не было ни на обязательную (как считал Дементий) для профессора седину, ни, тем более, на какую-то солидность.
Нет, не так, совсем не так представлял он в своем воображении начало Учения.
…В большой зал — ну, пусть в аудиторию, но лучше бы в зал — входят сразу трое: убеленный сединами известный Художник и столь же известный и почитаемый Ученый, а с, ними — прекрасная молодая женщина — то ли их ассистентка в образе музы живописи и ваяния, то ли сама муза (это Дементий окончательно не решил). Художник посвящает их в Искусство, а Профессор говорит, что Наука озарит светом Истины столбовую дорогу их Таланта и не даст ему сбиться на боковые тропинки. Муза обещает свою благосклонность всем, кто отныне будет служить ей верой и правдой… И все торжественно, и лица у всех торжественные. Посвящаемые не слушают, а благоговейно внимают. И, разумеется, не сидят, а стоят: ведь они в этот час, как и воины перед полковым знаменем, присягают на честное и бескорыстное служение Искусству…
Где Художник? Где Муза? Профессор и тот не Профессор, а обыкновенный преподаватель…
Между тем преподаватель сказал, что он прочтет вводную лекцию о состоянии современного искусства.
Что ж, и то хорошо. Хорошо, что учение начинается не с каких-то околичностей, а с существенного, если не сказать главного.
Дементий с готовностью раскрыл тетрадь, взял в руки карандаш.
Лектор начал с общей характеристики буржуазного искусства. Он сказал, что искусство на Западе неудержимо разлагается, деградирует и давно зашло в тупик, из которого нет и не может быть выхода…
Ну, что из тупика нет выхода — это понятно: на то он и тупик. А вот почему то ли пятьдесят, то ли добрую сотню лет буржуазное искусство деградирует и все еще никак не может рассыпаться в прах, это не мешало бы и как-то объяснить. Когда нечто подобное в газетах пишется — ладно, а с профессорской-то кафедры, поди-ка, можно бы и глядеть пошире, и копать поглубже…
С записями у Дементия ничего не получалось. Заносить в тетрадку слово за словом он не успевал, да и хотелось выслушать фразу до конца, чтобы уловить смысл и знать, стоит ли записывать. После же того как смысл прояснялся, ему хотелось или задать вопрос, или оспорить сказанное, и, значит, опять было не до записи. Получалось так, что он не только слушал лектора, но и как бы постоянно разговаривал, полемизировал с ним.
Вот теперь ты говоришь что-то дельное. Мне, темному, и то ясно, что буржуазное искусство — разное, зачем же вселенскую-то смазь делать?! Про живопись ничего не скажу — мало что видел, а приходилось, к примеру, Фолкнера и Моравиа читать — какая же это деградация, какой тупик?! Как говорится, дай бог каждому… Согласен, знать Маркса и Ленина и руководствоваться их взглядами на искусство — большое дело. Но и тут не все так просто и прямолинейно, мил человек. Что толку, что посредственный художник стоит на правильных идейных позициях? Кому нужна его «правильная», но бесталанная книга или картина? А те же Фолкнер и Моравиа, насколько известно, отнюдь не являются приверженцами коммунистической идеологии…
Перейдя к отечественному искусству, лектор с большим жаром говорил о тех благоприятных условиях, какие создает наш строй для развития искусства, для полного проявления талантов. Все правильно. Но опять у него получалось так, что одним созданием этих условий не только обеспечивается, но и как бы автоматически предопределяется расцвет талантов. А ведь тоже, наверное, не такую бы геометрически прямую линию надо тянуть из точки A в точку B. Условия-то — кто спорит — распрекрасные, и в Союзе художников, говорят, не то десять, не то пятнадцать тысяч членов, а Пластовых и Кориных по пальцам одной руки можно пересчитать. С другой стороны, благоприятных условий для проявления своих талантов ни тому же Репину, ни Сурикову, ни Саврасову с Шишкиным вроде бы никто не создавал, а — ничего, проявились. И Достоевский с Некрасовым бедствовали, уж вон как бедствовали, а смотри-ка, и из них тоже что-то вышло…