Разговор перекинулся на молодежь, и Николаю Сергеевичу стала понятной резкая перемена в собеседнике: лейтенанту милиции приходится повседневно сталкиваться с ее, увы, не самыми лучшими представителями.
— Ну, я вас всякими разговорами занимаю, а вы, поди-ка, с какой-нибудь докукой, — перешел на деловой тон лейтенант. — День полупраздничный, посетителей нет, я никуда не спешу, так что — в полном вашем распоряжении.
— Никакого важного дела у меня к вам нет, — сказал Николай Сергеевич. — Просто зашел поговорить, прояснить кое-какие непонятные мне вопросы. И первый — часто ли суды выносят такие милостивые приговоры преступникам, как это было в прошлую среду?
— Часто не часто, но бывает. И…
— И? — поторопил умолкшего лейтенанта Николай Сергеевич.
— Встречный вопрос: вас интересует официальный ответ или мое личное, как говорится, не для печати, мнение?
— Ваше личное, — подтвердил Николай Сергеевич. — Не для печати.
— Тогда скажу. Такие приговоры нам, милиции, только прибавляют работы… Не гипнотизируем ли мы себя некоторыми красивыми формулами? «Наш суд — самый гуманный», «Мы — за гуманное отношение к оступившемуся человеку», «Мы верим в лучшее, что есть в человеке, и любое наказание — это не что иное, как мера перевоспитания» и так далее… Все вроде бы правильно. Но, находясь под гипнозом этих, в общем-то правильных, формул, мы уже перестаем отличать случайно оступившегося человека от преступника, начинаем «воспитывать» закоренелого рецидивиста, вместо того чтобы сурово покарать его. И получается, что гуманно-то мы относимся к преступнику, а не к честному человеку, ставшему его жертвой… — тут лейтенант перевел дух. — Вот как много я вам наговорил.
А Николай Сергеевич, чем дальше слушал своего бывшего сослуживца по флоту, тем большей симпатией проникался к нему. Мыслящий мужик!
Лейтенант, должно быть, по-своему истолковал его молчание, потому что, словно бы спохватившись, проговорил:
— Вы-то, возможно, и не согласитесь со мной. Тем более что такое гуманное решение суда вас, наверное, вполне устроило.
— Что значит: устроило или не устроило? Решение, на мой взгляд, нелепое. И вовсе не гуманное, а — жестокое. Жестокое по отношению к пострадавшему, то есть к честному, ни в чем и ни перед кем не провинившемуся человеку. Разве оно его подвигнет на новое заступничество? А если в следующий раз счастливого сантиметра в запасе не окажется?
Видно было, что лейтенант не ожидал такого ответа. Он опять оживился, вытащил сигареты, предложил Николаю Сергеевичу, сам закурил.
— Признаться, не думал — уж вы не обижайтесь! — что вы сумеете стать выше… ну, что ли, личного интереса… Приятно слышать… Эх, если бы вы знали, до какой низости этот личный интерес доводит некоторых уважаемых родителей! Спасти, во что бы то ни стало спасти, выгородить свое дите, если даже дите совершило самое настоящее преступление!
Тут лейтенант помолчал, скосил глаза на стопку папок на краю стола. По лицу его, как и в первый приход сюда Николая Сергеевича, пробегали какие-то тени, словно он мысленно прочитывал заключенные в тех папках следственные дела.
— Уже больше десяти лет как я в милиции. И уж пора бы ко всему привыкнуть. А не могу… И вы знаете, что меня больше всего приводит в отчаяние? Это так называемые немотивированные преступления.
— Что это значит? — Николай Сергеевич в общем-то догадывался, «что это значит», но хотелось знать поточнее.
— В старопрежние времена нередко делала человека разбойником нужда. Бедняк поджидал на большой или не очень большой дороге богача и грабил его. А нынче? Нынче тоже грабят. Нападают на инкассаторов, грабят сберкассы, магазины, квартиры. Не брезгуют и тем, чтобы в темном переулке у какой-нибудь припозднившейся дамы отнять сумочку. Но так ли уж часто в этих сумочках находят тысячи? Чаще-то все же рубли. Ну, кольцо снимут, сережки сдерут. И, между прочим, в подобных случаях редко доходит до серьезного, скажем, до убийства. А теперь представим такую картину…
Лейтенант опять сделал паузу и прищурил глаза, словно бы хотел сначала сам увидеть ту картину.
— Идут улицей или бульваром трое-четверо молодых, модно одетых юношей. Идут, перекидываются какими-то ничего не значащими фразами, глазеют по сторонам. Время позднее, народу мало; скучно. Но стоп! — кажется, кто-то идет по дорожке. И начинается этакая невинная потеха. «Эй, шляпа, не найдется ли сигаретки?» — «Не курю». — «Как же это так, а еще мужчина… Да ты поищи, может, найдешь?» — «Что искать, чего нет». — «А ты все-таки поищи, пошарь… Может, очки темноваты? Джонни, протри ему очки, пусть по карманам поглядит… А голову-то пониже, пониже, тебе же, чудаку, не на меня, а в карманы глядеть надо. Я говорю, пониже. Или у тебя выя не гнется? Боб, помоги ему…»