Йенни повернулась было к Анне, но вновь взглянула на Аннику.
— Я такого не говорила. Как я могу утверждать, что Тимо положил его туда. Я сказала, что видела там Тимо некоторое время назад. С тех пор кто угодно мог пройти туда и положить нож. Кто угодно.
— Теоретически даже Маттиас или Анника могли пронести его в кармане. А чтобы не возникло проблем с отпечатками, Маттиас разволновался и схватил его, после чего показал Йоханнесу.
— Это уже слишком, — вскинулся Маттиас. — Обвинять нас… Ты, видно, совсем рехнулся.
— К тому же Йенни уже сказала, — едко заметила Анника, и едва Маттиас повернул к ней голову, добавила: — Кто угодно мог положить туда нож.
Давид скривил рот в злорадной ухмылке.
— Именно!
Воцарилось молчание. Маттиас метнул на жену исполненный злости взгляд, и лицо его налилось кровью.
В конце концов, Нико прервал молчание.
— И тем самым ты озвучила главное. Наконец-то тебе тоже стало очевидно, что этот нож не доказывает причастности Тимо.
— Я этого не… — начала Анника, но ее перебила Сандра.
— Нет, именно так ты и сказала. Кто угодно мог положить туда нож.
— Что ж, — произнес Давид и поднялся. — Полагаю, самое время выпустить беднягу.
— Не соглашусь, — возразил Маттиас. — Я все еще убежден, что это его рук дело.
— Кто-нибудь еще считает так же? — Давид огляделся.
Никто не поднял руки, Анника опустила глаза.
Давид кивнул.
— Кто со мной?
— Я, — сказал Нико.
— И я, — вызвалась Сандра.
Когда они вышли, Йенни вновь принялась гладить Анну по лбу и щекам. Словно в благодарность та чуть качнула головой.
— Эллен, не принесешь стакан воды для Анны?
— Да, только не хочу идти одна, — ответила Эллен и повернулась к Йоханнесу. — Ты не сходишь со мной?
Йоханнес не успел подняться, как вернулись Давид, Нико и Сандра. Тимо с ними не было, и их лица не предвещали ничего хорошего.
24
Теперь Анна знает, что остальные разыскали ее, где бы она ни находилась до этого.
Полная дезориентация наводит на нее такой ужас, что всякий раз осознавая это, она опасается лишиться рассудка. Но, быть может, это уже произошло? Что, если она уже сошла с ума и сама этого не понимает?
Ты когда-нибудь слышала про сумасшедших, которые сознавали бы, что они сумасшедшие? — спрашивает насмешливо новый голос.
Нет, такого она не слышала. При этом вполне логически рассуждает о своем положении. Разве сумасшедшие способны на это?
Встречный вопрос, — произносит новый голос. — Ты изувечена и, вероятно, до конца жизни останешься глухой, незрячей, немой и парализованной. И спокойно рассуждаешь о том, сходишь ты с ума или уже сошла?
Анна отмахивается от этого голоса и от этих мыслей, и боль снова обрушивается на нее голодным хищником. Но вот она снова чувствует прикосновение.
Мысли возвращаются к тем последним словам, что она слышала в последний раз в своей жизни. И чем чаще она думает об этом, пытается воспроизвести в памяти эти слова, тем крепче ее уверенность в том, что она не ошиблась. Что она знает, кто сделал с ней все это.
Если б слух все же сохранился, могла бы она услышать его сейчас, в этот самый момент? Что, если этот монстр с ней в одной комнате и даже заботливо ухаживает за ней? Ей хочется кричать, ей нужно закричать.
Она раскрывает рот, игнорируя адскую боль, которая разрывает горло и пронизывает голову — и выдавливает весь воздух из легких. Не имея при этом ни малейшего понятия, удалось ли ей издать хоть какой-то звук. Она хочет попробовать еще раз, но у нее это не получается. Боль хватает ее огненными когтями и увлекает в благословенную тьму.
25
— Он исчез! — с неподвижным лицом сообщил Давид. — Дверь открыта, в холодильнике никого.
— Паскудство! — выругался Маттиас. — Ну что, довольны? Теперь этот психопат разгуливает по отелю и обдумывает, кому бы еще вырезать язык.
— Ты меня не слушаешь или в самом деле настолько туп, что не понимаешь слов? — Было видно, что Давид с трудом себя сдерживает. — Кто-то выпустил Тимо до того, как мы пришли. — Он оглядел всех по очереди. — Итак? Кто это был?
Остальные лишь молча и вопросительно переглядывались.
— Можно спокойно признаться. Мы же и так шли его освобождать.
По-прежнему все молчали. Давид остановил взгляд на Хорсте, и тот покачал головой.
— Это не я. Я был против того, чтобы его запирали, и уверен, что Тимо не имеет ко всему этому отношения, но я его не выпускал.