— Не сейчас.
Вернулся Нико и остановился в дверях.
— Особо что-то разглядеть не удалось, но есть надежда, что небо проясняется. Кроме того, там наверху такая ругань, что клочья летят. Аннику до первого этажа слышно.
— И о чем спорят? — полюбопытствовал Давид.
— Не знаю, но кричат довольно громко.
— Так мы идем? — спросил Хорст, обращаясь к Йенни и Флориану.
Они кивнули одновременно и двинулись вслед за Хорстом. Йенни шла посередине, Флориан — позади нее. При этом она отметила, что ей не по себе от присутствия своего же сотрудника за спиной.
Они дошли до лестницы и молча спустились. Затем прошли по коридору под трубами отопления и наконец остановились перед дверью, за которой слышен был приглушенный гул. Когда же Хорст открыл дверь, гул перешел в рокот.
— Дайте мне минут пять. Может, вам лучше здесь подождать? Там шумновато.
— Да, пожалуй, — поспешила ответить Йенни.
Другая возможность еще раз поговорить с Флорианом ей вряд ли представится. Когда дверь за Хорстом закрылась, она не стала терять времени.
— Я верю, что этот нож у тебя выкрали, — сказала Йенни, глядя Флориану в глаза. — И, надеюсь, ты поймешь, что я все равно должна была сказать остальным.
— Нет, не пойму, — холодно ответил Флориан. — Если б ты действительно мне поверила, то промолчала бы. Знают об этом остальные или нет, уже не играет роли. Не было никакой необходимости ставить меня в такое положение.
Йенни энергично замотала головой.
— Это не так, Флориан. Не я поставила тебя в такое положение, а ты сам. Кроме того, остальные должны знать об этом, хотя бы потому, что теперь можно совместно подумать, кто, когда и как выкрал у тебя нож. Возможно, это выведет нас на истинного преступника.
— Нет, черт возьми. Думаю, ты сказала остальным, потому что для тебя это еще одна возможность показать всем, какая ты правильная начальница, и не потерпишь малейшей провинности своих сотрудников.
Йенни была так потрясена, что даже растерялась на мгновение.
— Такой ты меня видишь?
Флориан фыркнул.
— Вот только не надо. Все в фирме знают, как ты выслуживалась перед Фуксом и докладывала ему обо всех наших пролетах. Или думаешь, никто этого не замечает?
— Но я… — с трудом проговорила Йенни. Ей было досадно, но она ничего не могла поделать: по щекам потекли слезы. — Я всегда думала, что мы хорошо ладим. — Даже голос ее теперь звучал плаксиво. — Неужели я так заблуждалась? Томас и Анна считали так же?
Флориан хотел что-то сказать, но заметил слезы на ее щеках и опустил взгляд. Йенни не давила на него. Ему явно требовалось время на размышление.
— Я бы мог сказать «да», ведь они теперь не имеют возможности высказаться, но… это будет ложью. Нет, они оба любят тебя. Любили. А я… а, черт, прости меня, Йенни. Я сам знаю, как много ты работала, так что свое место ты заняла заслуженно. Я сказал так только потому, что ты выдала меня, и… — Он поднял на нее глаза. — В общем, прости.
В этот момент открылась дверь, и Хорст вышел из котельной.
— Готово, — сообщил он и вытер руки тряпкой. — Теперь можем быть спокойны.
Он заблуждался.
30
Прежде она даже не задумывалась над тем, как зависит ощущение времени от чувственного восприятия. Да и с чего бы? Когда человек видит и слышит, повода для таких мыслей не возникает.
И вот она лежит и понятия не имеет, темно сейчас или светло. Полдень, вечер или ночь. Не то чтобы это имеет какое-то значение, но ведь у нее ничего не осталось, кроме мыслей. И пока рассудок вновь не принялся пережевывать вопрос о том, какой теперь будет ее жизнь, Анна старается подумать о времени. Или о болях.
Непонятно, это боли стали легче или же дело просто в привычке. Так бывает, когда человек по прошествии времени перестает ощущать даже скверные запахи, потому что привыкает к ним. Впрочем, к этим вспышкам, что пронизывают время от времени голову, Анна так и не привыкла. Она воспринимает их скорее как неприятных знакомых, что периодически к ней заглядывают, и терпит их, потому что должна терпеть. Лишь изредка они увлекают ее за собой во тьму.
И вот он снова, вопрос всех вопросов, на котором всецело сосредоточено ее нынешнее бытие. Такова будущая жизнь? Лежать вот так, не зная, где она, есть ли кто-нибудь рядом, и без возможности дать о себе знать? Заточенной в изувеченном и бесполезном теле?
Но хуже всего осознание, что она сама не сможет ничего предпринять против этого. Что не в состоянии даже прекратить это жалкое существование.
Могла бы попытаться проглотить язык, — впервые за долгое время звучит новый голос. И хотя это воображаемый голос, она слышит в нем коварство.