— Положим-таки, более тонкая штука ведение всего государственного механизма, однако…
Нарком перебил. Глаза его смотрели поверх пенсне зло и жестко.
— На это я вам, товарищ Гройс, вот что скажу: только Люди с невежественным самомнением могут думать, что рабочая власть может преодолеть буржуазный строй, не учась у буржуазных спецов.
Гройс вспыхнул и громким, свистящим фальцетом крикнул:
— Значит, пусть командарм продолжает нас предавать со всем нашим пепелищем белогвардейцам?
— А это другое дело.
Лицо наркома было снова непроницаемо спокойно. Продолжал, отчеканивая слова:
— Кто попытается использовать свой командный пост в целях контрреволюционных, тот, согласно решению 5-го съезда советов, карается смертью. И это дело компетенции комиссаров.
— Ну, так я же не то же самое говорю? Я с первого же слова сказал, что надо предать командарма военному трибуналу…
— И тем не менее повторяю вам — командарм не может быть обвинен в измене.
Гройс подумал: «Ведь он же издевается надо мной…» Встал красный и злой.
— Извиняюсь, товарищ, но…
— Извиняюсь, товарищ, но меня ожидают еще два доклада. До свиданья!
Гройс вышел в коридор, остановился у окна. Душила злоба к наркому и презрение к самому себе: «Не сумел достойно ответить этому выскочке». Теперь только приходят на ум реплики — такие едкие и остроумные, но поздно. «Что за странный разговор, однако! К чему это он вел?» В мозгу комиссара, как на валики фонографа, развертывалась вновь вся их беседа с наркомом, и вдруг острая догадка мелькнула как молния. Мелькнула и осветила… «Так вот в чем дело!.. Ну да, конечно…»
Через несколько минут комиссар Гройс стучал опять в дверь наркома.
— Извиняюсь…
— Ну?
— Могу я обратиться доверительно к вашему врачу? Нарком смотрел пристально, но глаз его Гройс не видел — отсвечивали стекла пенсне. Показалось, однако, что у толстых губ наркома, под темными усами змеилась улыбка.
— Пожалуйста.
— Еще один вопрос, товарищ. На него можно вполне положиться?
— Вполне.
* * *
Командарм не пошел в столовую. Приказал подать себе обед в купе. Опостылело смотреть на лица окружающих — одни вызывающие, наглые, другие — растерянные, смущенные. Хотелось побыть одному, никого не видеть и сосредоточиться. Нужно что-то вспомнить и обдумать, что-то очень важное… Но мысли расплываются… Появились, было, образы — близкие и милые… Словно острым резцом провели по сердцу… И тоже уплыли, утонули в бездонной пустоте, в тяжком томлении духа…
«Будь что будет…»
Машинально ел, не глядя на блюдо. В коридоре послышался шум и разговор — приехал комиссар. Через несколько минут дверь открылась. Вошел Гройс.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Какие новости?
Гройс без приглашения развалился на кожаном диване.
— Ничего особенного. Приехал нарком. Ну, вы же знаете его: вечно чем-нибудь недоволен. Между прочим, он без скрежетания зубов не может говорить о плане нашей последней операции. Что вы на это скажете?
Комиссар уставился сверлящим взглядом в командарма, но ничего не мог прочесть на его спокойном, застывшем лице.
— Все зависит от взгляда.
Несколько секунд длилось молчание, тягостное для обоих. Глаза Гройса потухли и беспокойно бегали по сторонам. На лбу налились синие жилки; стоило большого напряжения, чтобы удержать ходящие, непослушные челюсти. Нервным движением вынул портсигар, но долго не мог открыть его. Сунул опять в карман.
«Что он так волнуется…» — подумал командарм. — Товарищ командарм, вы прочли белогвардейскую газету?
— Да.
— Так давайте ее мне, я не успел всю пробежать. Командарм прошел в соседнее купе-спальню и принес номер газеты. Гройс взял и, ни слова не говоря, вышел.
В салоне стало как будто легче дышать. Есть больше не хотелось. Командарм допил начатый стакан содовой воды. «Фу, какой вкус отвратительный… Или это только кажется?» Встал, подошел к карте. Стал присматриваться, но глаза точно застилало туманом. «Что это?» Словно расплавленный металл потек вдруг по всем внутренностям. Обжег лютой болью. Горло сжалось. Ноги подкашивались. Командарм сделал шаг и упал на пол. Ноги и руки стали подергиваться судорогой. К горлу подступил клубок, жег, душил и извергался на лицо, на рубаху, на пол зловонной жижицей.