После прогулки генерал приготовил завтрак и накрыл в саду стол на двоих. Но завтракал, впрочем, как обычно, в одиночестве. Поев, посидел еще некоторое время, наслаждаясь ласковым солнечным утром, и пошел в дом.
В кабинете за стеклами книжных шкафов стояли фотографии сына — Георгия Осоргина — Егора, как называл его отец. Осоргин с нежностью скользнул по фотографиям взглядом. На одной из них Егор запечатлен пятилетним мальчиком на руках у отца, на другой — угловатый подросток. Смущенно улыбаясь, Егор, уже юноша с редкими волосками над верхней губой, смотрит со следующего снимка. Алексей Федорович прекрасно помнил день, когда сын поступил в университет: раскрасневшийся и гордый, Егор выбежал из старого здания «альма-матер», сунул в руку такому же гордому однокурснику фотоаппарат и попросил снять его вдвоем с отцом.
Егор, родившийся, когда Осоргину стукнуло уже пятьдесят, стал его величайшим счастьем, его радостью, а теперь, после ухода со службы, и всем смыслом жизни.
Осоргин подошел к письменному столу и посмотрел на портреты, стоящие радом. Со старых фотографий в простых деревянных рамках на него смотрели две женщины. Одну из них Осоргин любил всю жизнь — любил со всей страстью, но безнадежно. Люба была женой человека, с которым Осоргин близко сошелся, когда учился в военной академии. Георгий стал тем единственным настоящим другом, горячую сердечную привязанность к которому Осоргин пронес через всю жизнь, несмотря на то что виделись редко — служба часто разводила их на долгие годы. Когда родился сын, Георгия уже не было в живых. Осоргин назвал сына в честь друга.
Вторая женщина, беззаботно улыбавшаяся с фотографии, была женой Осоргина и матерью Егора. Когда Егору было всего четыре года, она разбилась на той проклятой «Волге», которую Осоргин купил для нее. Рита была удивительной женщиной — в двадцать четыре года став генеральской женой, она никогда не требовала никаких привилегий, сногсшибательных нарядов, шуб или бриллиантов. Но дело было вовсе не в скромности, которую принято считать высшим достоинством прекрасного пола. Просто ее душа была равнодушна к удовольствиям светской жизни и рвалась к иному — к путешествиям и приключениям. Она любила все новое, неизведанное, ее привлекал риск и даже опасность. Однако упорядоченный респектабельный быт генеральской супруги не открывал практически никаких возможностей для проявления ее необузданного, горячего, полного жадного любопытства характера. Осоргин часто видел, как Рита листает толстенную книгу с романтическим названием «Там, за рекою, — Аргентина». Осоргин и сам любил разглядывать эту, да и другие книги-альбомы чехословацких путешественников Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда. В пятидесятые годы они разъезжали по экзотическим странам и континентам на своих, отечественных, грузовиках «Татра», испытывая их на надежность, а потом писали увлекательные репортажи, иллюстрированные множеством своих фотографий.
Рита внимательно всматривалась в фотографии кварталов Буэнос-Айреса, бедных, но удивительно красивых поселений индейцев, портреты аргентинских пастухов гаучо. Особенно нравились ей те снимки, на которых «Татра» счастливцев-путешественников пробивалась сквозь буйные заросли джунглей или мчалась, поднимая клубы раскаленной пыли, через саванну. В Рите пробудилась страсть к машинам, к скорости. В этом, наверное, и был ее истинный талант. Даже мужчины с завистью говорили, что она водитель от бога. Она водила рискованно и лихо. Ей везло. До поры до времени везло.
Обычно такие и погибают молодыми, полными сил, не познавшими ни разочарований, ни потерь, ни горя, ни страданий.
Прошло уже немало лет, но Осоргин по-прежнему любил этих двух женщин, и наверное потому, что его печаль и любовь не утратили живую энергию, не превратились просто в память, аура его любимых женщин всегда наполняла дом.
Сегодня был совершенно особый день. Пришло время выпустить птенца из гнезда. Чувствуют ли они, знают ли, тревожатся ли вместе с ним?
По узкой, крутой и неудобной лестнице казенной дачи Осоргин поднялся на второй этаж. Колли последовал за хозяином и, обогнав его, первым вошел в комнату Егора. На письменном столе царил хаос: вперемешку с английскими и испанскими словарями и учебниками валялись растрепанные «покеты» детективов и шпионских романов на английском. Джинсы и футболка небрежно свисали со стула, на спинку которого более или менее аккуратно был наброшен строгий пиджак от протокольного костюма, сверху кое-как примостились белая сорочка и скучноватый галстук в мелкий горошек