— Что случилось? — спрашиваю.
— Куба, — ответил папа. И так и затрясся от кашля. — Куба, так ее разтак.
41
— Вот она, Куба, — сказал Дэниел. — А это американский берег.
Сидим в автобусе. Он пальцем рисует на запотевшем стекле. Мы все вокруг сгрудились: Дигги, Кол, Эд и я. Потом и другие подтянулись: Дорин Армстронг с подружками, еще кто-то.
— Между ними всего девяносто миль, — говорит Дэниел.
— Девяносто миль! — Это Кол. — Приличное расстояние. Это как отсюда до…
— Шотландии! — Это Дигги.
— Ну, верно. До Шотландии, — говорит Кол.
Дэниел только глянул на них между делом.
— Русские поставили на Кубе ядерные ракеты, — говорит. — И они направлены прямо на США.
— США? — говорит Кол. — Так до них черт знает как далеко.
— Вообще другой конец света. — Это Дигги.
— А мой батя говорит, США только о себе и думают. — Это Эд.
— Да уж верно. — Это Кол.
Дэниел покачал головой:
— Так ведь у русских дома есть ракеты, направленные прямо на нас.
Эд захихикал.
— Да они, небось, промажут, — говорит. Ладонь сделал горкой, будто ракета над нами пролетает. — Плюх! И прямо в Ирландское море.
— Верно, — подтвердил Кол. — Эти русские, они того.
Дэниел снова покачал головой.
— Вы что, совсем тупые? — говорит.
Все молчат. Смотрим сквозь его карту в небо.
— Американцы сказали русским, чтобы те убрали ракеты с Кубы, — говорит Дэниел.
— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.
— И вот теперь, — говорит Дэниел, — русские корабли везут туда новые ракеты, а американцы сказали русским их развернуть…
— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.
— И вот теперь, — говорит Дэниел, — американцы послали свои корабли, чтобы они остановили русские корабли, и…
Кол поднялся, растопырил пальцы, будто орудийные стволы, и этак гнусаво:
— Нам двоим в этом океане места не хватит!
Дэниел глянул на нас с изумлением:
— Вы что, не врубаетесь, как это страшно?
Дигги сплюнул:
— Да врубаемся, Дэниел, конечно. Хватит тут нас запугивать и делать вид, что ты умнее всех.
— Прав был мой батя, — говорит Эд. — Теперь можно бросать все дела.
— Ежели начнется… — говорит Кол.
— Там у них столько ракет, что хватит весь мир разнести, и не один раз, — говорит Дигги.
— И теперь они по всему миру наготове, — говорит Эд.
— Кто-нибудь возьмет да нажмет кнопку.
Мы посмотрели в небо.
Дигги снова сплюнул.
— Так какого хрена нам теперь в школу, если такое творится? — говорит.
Дэниел стер свою карту. Прицепил к пиджаку значок БЯР. Автобус подъехал к зданию из стекла и красного кирпича. Мы сидим и пялимся на него.
— Душегубка паскудная. — Это Кол.
42
Мы знали, что рано или поздно нас поймают. Сами на это нарывались. Идем по коридору — и роняем фотографии. Бросали их в углах классов, где у нас были уроки. Прикрепляли кнопками на доски объявлений, запихивали под рамы картин и под дверные наличники. Пару раз нас засекли другие ребята, и по школе поползли слухи.
Вечером по телевизору показали фотографии ракетных установок на Кубе, кораблей, на которых везут еще ракетные установки, американских кораблей, ракет, бомб и взрывов. Были репортажи о беспорядках. Протестующие из БЯР сцепились в Лондоне с полицией, их арестовали. Папа как стукнет кулаком по ручке кресла.
— Протесты? — говорит. — Эти люди делают то, что и нужно делать, — кричат во весь голос против того, с чем не согласны, — так, чтобы их голос услышали.
— А что, всегда нужно протестовать? — спрашиваю. — Даже когда знаешь, что это бессмысленно?
— Да, — говорит. — В этом случае — особенно, когда кажется, что всё против тебя, что ты просто кричишь в темноте. — Смотрим, как молодого человека зашвыривают в кузов автозака. — Даже если тебя за это заметелят, как этого парнишку. Оставьте парня в покое!
Новости кончились. Папа повернулся ко мне:
— Всего, чего добились для людей вроде нас, добились борцы, Бобби Бернс. Борцы, которые не отступали и не нагибали голову, которые смотрели угнетателям в глаза и говорили: так продолжаться не может.
Закашлялся. Глотнул воды. Мне показалось или он правда стал меньше, тоньше? Или это болезнь, неведомо какая, вцепилась в него своей хваткой?
— Запомни это, — говорит. — И запомни другое: бывают времена, когда нужно продолжать бороться.
— Запомню, — говорю.
— Молодчина.
Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.
— Молодчина, — повторил он.
«Я тебя люблю, папа, — сказал я про себя. — Люблю тебя. Люблю».
На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.
Выходим из автобуса — я взял Дэниела за локоть.
— Может быть, этот день станет для нас последним, — говорю.
— Может, и станет, — отвечает.
Смотрим друг на друга.
— И что? — Это мы одновременно.
— Давай все сделаем как надо, — говорит. — Решительно и храбро.
Стиснули друг другу руки, а потом вошли в школу и давай и дальше в том же духе. Ребята смотрят, пихают друг друга локтями, перешептываются. Бобби Бернс, говорят. Кто бы мог подумать? Бобби Бернс и Дэниел Гауэр, новенький с юга. Закончилось все в итоге на мне. После обеда я положил фотографию Любоку на стол. Видели все, кто был в классе.
— Значит, правда, — говорит Дороти Пикок. Уставилась на меня. — Это действительно ты.
Я кивнул:
— Угу. Я.
— И я, — говорит Дэниел.
Тут вошел Любок и все увидел. Полная тишина. Все остальные смотрят на нас во все глаза. Любок взял фотографию за уголок, будто брезговал. Глянул на нас. Говорить ему ничего не понадобилось. Я весь дрожу, сердце бухает, лицо горит, а внутри бушует какой-то восторг. Дэниел встал. Я встал с ним рядом.
— Я, — сказал Дэниел.
— Мы оба, — поправил я.
Любок хмыкнул.
— Значит, ты эта мразь, — говорит. Скрючил палец. — Давай за мной.
43
Кабинет Грейса. На стене, рядышком, висят распятие и его диплом Лидского университета. На полке пук красных цветов. Статуэтка Мадонны в маленьком гроте, вырубленном в стене. На столе — пачка фотографий Тодда и его хлыст. Голос спокойный, почти ласковый.
— Роберт Бернс и Дэниел Гауэр, — говорит. Улыбнулся Любоку — тот стоит у него за спиной. — Странная парочка, да, мистер Любок?
— Странная, — говорит. — Но такая мразь…
— Именно, — говорит Грейс. — Заблудшие и падшие отыщут друг друга, вне зависимости от своего происхождения.
Я посмотрел на Богоматерь, на змею, что извивалась в агонии у ее ног. Посмотрел на Тодда на фотографии, на ниточку слюны между его оскаленных зубов.
Грейс пролистал какие-то бумаги.
— Твой отец, — говорит мне, — работает в доках.
— Да, — отвечаю.
Любок как двинет меня костяшками пальцев.
— Да, сэр, — поправляюсь.
— И что он на все это скажет?
— Я не знаю, сэр, — говорю.
— Не знаешь?
— Да им наплевать, — говорит Любок. — Этим-то. Этим, из Кили-Бей…
— Рабочий класс, — говорит Грейс. — Низы общества. Может, то, что они готовы получать нормальное образование, — чистая выдумка. Ты что думаешь, Бернс?
— Я не знаю, сэр.
— Не знаешь? А что скажешь, если у тебя останется одна дорога в жизни — в доки вслед за отцом?
— Да я не против, сэр, — говорю.