Фриц расхохотался, потом несколько раз обрисовал в воздухе шар и пнул его ногой.
— Чего ему надо? — Спросил глухо Ляпунов.
— Просит, чтобы колобок ему скатали. — Ответил Твердило.
"Ехидный" ушел, и начал снаружи переговариваться с другими немцами.
Внутрь затолкнули большого человека в черном комбинезоне, лицо у него тоже было черное.
— Теслюк, ты? — Изумился кто-то.
Следом столь же грубо вдвинули Мышкина. Одет он был в рваный гражданский костюм, руки связаны. Смотрел он себе под ноги.
Главный механик длинно храпнул носом и харкнул в сторону.
— Пожрать у вас ничего нет, мужики?
Все, даже самые лежачие, засмеялись разбитым бухенвальдским смехом.
— Так вот для кого "ехидный" просил колобок. — Сказал Мусин.
Конечно, полезли к пленникам с вопросами. Теслюк знал мало, днем хоронился в книжном магазине, сегодня днем так оголодал, что рискнул выбраться на поиски.
— И вот.
— А бой?
— Не знаю, это на другом конце города было. Может Мышкин знает.
Разведчик поднял опущенную голову.
— Сколотил я группу. Крови мы им попортили, но ночью попали в окружение. Сам влез дурак в магазин готовой, блин, одежды. Пожалел мальчишек, говорят холодно, холодно…
— Немцы теперь ходят веселые. — Вздохнул Теслюк.
— Значит, скоро конец. — Не скрывая уже радости, сказал сорокалетний толстяк с головой стриженой под ежик, и никто ему в предательскую рожу не сунул кулаком.
Выяснилось, у победителей есть некий замысел насчет команды пленных. "Ехидный" с двумя помощникам начали выгонять всех наружу. Там, в некотором отдалении стояли два офицера, и еще с пяток автоматчиков. После полумрака каменного мешка бойцы щурились и отворачивались от солнца. Щеголеватый — с моноклем и стеком — офицер, подойдя поближе тоже прищурился, но не от солнца, а от вони. Подняв руку в кожаной перчатке, он начал пересчитывать пленных.
— Айнц, цвай, драй, фир, фюнф… эльф. Гут.
Закончив счет, он выпустил из глаза монокль, и махнул "Ехидному", веди, мол, и приложил к носу надушенный, видимо, платок.
Фурцев плелся последним в короткой колонне по два, ноги заплетались, приходилось все время смотреть под них. В голове шумело. Перед глазами мелькали черные, панцирные пятки Мусина, грязные тесемки кальсон волочились по земле.
Колонна вышла за заводские ворота. В конце открывшейся улицы можно было рассмотреть край сада и угол давешней школы. Конвой держался на приличном расстоянии, и был вполне настороже.
— Куда это нас? — По привычке обернувшись к командиру спросил Мусин. Командир не успел ответить. Справа от ворот обнаружилась довольно большая лужа. Солдатики не сговариваясь все разом порушили строй и, попадав на колени, стали глотать прохладную водицу.
"Ехидный" шипя про себя классическое "руссише швайн" кинулся к ним и стал пихать сапогом в бок, пленные падали на бок, но от воды и не думали отползать.
Офицер, что-то пробормотал себе под нос, и быстро зашагал вперед.
Вода была замечательная, видимо, от ночного дождя, почти прозрачная, и только самую малость отдавала чем-то нефтяным.
После водопоя колонну погнали вдоль кирпичной стены завода, затем повернули в оглушенный жаркими акациями, переулок. И нигде, ни души. Просто сонное утро в маленьком городке. Единственное, что с разных сторон попахивало гарью.
Так, медленно петляя по переулкам, и вышли к белым воротам городского парка. Тут стоял и тихо тарахтел на холостом ходу мотоцикл с коляской. В коляске сидел и лениво лопал тушенку из банки толстый, очкастый немец. Черный, ноздреватый ствол пулемета торчал в небо. Увидев колонну, пулеметчик радостно подавился свининой, и стал тыкать ложкой вправо от себя, туда, туда идите.
— Так неужели ж, правда, расстреляют? — Опять обернулся к Фурцеву Мусин. — Зачем же тогда держали?
Откуда я могу это знать, с непонятно сильным раздражением, подумал Фурцев.
Путешествие по парку было коротким, по аллее, где слева были гипсовые горнисты, а справа — щиты с цифрами и графиками. Потом повернули налево, в сень больших лип.
— Ты это, правда, капитан, — раздался голос Ляпунова, что шел по главе колонны, — подошел бы, что ли. Ведь, имеешь право.
— Ну, не могут же они просто так, взять и поубивать! — Это заголосил дядька с ежиком на голове. — Вы командир, или кто?!
Фурцев собрался с силами и начал оглядываться в поисках какого-нибудь начальника, приостановился, но тут же получил прикладом в спину. Сделав, чтобы не упасть, несколько больших шагов вперед, он оказался рядом с географом. Тот криво улыбался себе под нос: как они не понимают, что все эти дерганья — ерунда.
— Хальт! — Скомандовал "Ехидный". Место для расстрела было подходящее: тылы стадионной трибуны, кирпичная стена, а чуть в стороне, Господи — ров! Метров с десяток длиной. Не то, чтобы свежевырытый, заваленный на треть строительным мусором, но одиннадцать трупов уместит. И если своротить на трупы горку земли, что за ним уже приготовлена, получиться отличная братская могила.
— Капитан! — Громко проревел Ляпунов.
Фурцев попытался подойти к "ехидному" больше он никого не знал. Размахивая перед ним руками, он начал быстро говорить "ахтунг, ахтунг, нихт, нихт!" и еще какие-то слова вперемешку с русскими, он требовал любого "официрен", любого начальника, не может же, в конце концов, судьбу одиннадцати человек решить один ефрейтор!
Словно обидевшись за "ефрейтора", "ехидный" толкнул Фурцева автоматом в грудь, тот повалился на траву и уже сидя объявил, что его не имеют права бить и не выслушивать, потому что он капитан!
— Капитан! Капитан! Понимаешь, немецкая твоя башка, Капитан!
Ефрейтора это сообщение развеселило, он засмеялся.
— О, я, я, гауптман, я.
— Не ты, дурак, а я!
Видя, что командир не может добиться ничего путного от фрицев, Ляпунов сам решил перейти к активным объяснениям, беря пример со старлея, кинулись вперед с заклинаниями и возмущениями и Рябчиков с Мусиным. Не отстал и мужик с ежиком.
Мышкин стоял чуть в сторонке, засунув руки на полладони в карманы грязных, расклешенных штанин, и медленно оглядываясь одним прищуренным глазом.
Ничего из психической атаки не вышло. Немцы молча, но решительно прекратили все это. Кто поучил по зубам прикладом, кто по ребрам. Видя, что и этого недостаточно, "ехидный" дал очередь из шмайсера под ноги крикунам. Странно, но это подействовало. Казалось бы, какая разница, сейчас тебя убьют, или несколькими минутами позднее.
— Вот гады! — Прогудел лейтенант Ляпунов, вытирая окровавленные губы.
— Что же делать, что же делать, что же делать! — Скулил, дергаясь из стороны в сторону, мужик с ежиком.
— Раздиивайс. — Скомандовал "ехидный".
— Раздевайся?! Это еще, блин, зачем?! А?!
— Раздиивайс. — Равнодушно повторил ефрейтор.
Старший лейтенант рванул ворот гимнастерки и угрожающе шагнул вперед. Ефрейтор резко навел на него автомат, и сразу стало ясно — еще шаг и выстрелит. Ляпунов медленно отпустил ворот, и остановился. В ту же секунду "ехидный" резко повернулся вправо и дал короткую очередь, которая аккуратно пришлась в ствол липы.
— Хенде хох! Выходи!
Из-за ствола медленно появился Мышкин с поднятыми руками с виновато-огорченной улыбочкой на губах. Эх, не удалось сделать ноги.
— Разди-ивайс! — Истерично крикнул ефрейтор. Пленных стали подталкивать к длинной деревянной скамейке врытой в землю вдоль упоминавшегося рва. Что, сидячими будут убивать, что ли?!
Фурцев с трудом поднялся на ноги, доковылял до указанного места. Странно, но в такой момент на него напала оглушающая апатия, под которой копошились мелкие, не вечные, даже неуместные в такой момент мысли. Он медленно стащил через голову потную, вонючую гимнастерку, долго возился непослушными пальцами с непослушным поясным ремешком.
— Ну, что, капитан, — сказал Мышкин раздевавшийся рядом, — последний парад наступает?
Капитан сначала хотел ему не отвечать, а потом вдруг вспомнил, что есть у него вопрос к разведчику.
— Слушай, Мышкин, а ты, правда сам попросился сюда из госпиталя. Ну, когда тебе глаз выбили.